Борис Поляков - Кола

Но съедены были архангельские баранки и выпит чай.

Благочинный отодвинул стакан с блюдцем, сказал участливо:

— Ну что, Игнат, наши вести не из приятных, а разговор начинать надо. Ты знаешь уже про Кира?

– Знаю, – вздохнул Герасимов.

– Значит, боль в себе прячешь?

Герасимов взял подбородок в горсти, глаза потупил.

– Я когда Кира увидел нынче... – И еще погодя добавил, понизив голос: – В его-то годы поседеть...

– Потеря шхуны на нем сказалась.

– Что ж, не он один. Жалобу не подашь. Вон ограбленных сколько по Белому морю, униженных...

– Сильно лютуют там? – Шешелов спросил с умыслом.

– Хватает горя. За Кузоменью, к Чаваньге, есть промысловая изба Васьки Климова...

– Помню, помню, – подхватил благочинный.

– Англичане пришли на фрегате: ружье отняли, деревянные ложки, нож. Корову и телку застрелили себе на мясо. С жены головной убор сняли, с Васьки пояс. Вот это потеря. Всего, что имел, Василий лишился сразу. А у нас? Голодом, слава тебе господи, не остались. Я уж всяко с Киром тут. И ругал, и миром увещевал его. И больно мне за него, и помочь как-то хочется, чтобы он устоял и все за урок принял. И жалко мне его, и шхуну тоже, конечно, жалко. Та, что осталась, – по пятой воде уже, старая. А Кир при новой на своих ногах был, при деле...

– А в самой Кузомени англичан не было? – опять спросил Шешелов.

— Приходил фрегат. Но поморы там женщин и детей в лес услали. И скот туда же. Слух о грабеже был. А сами кучками вдоль по берегу. Штуцеров у них было с полсотни. Англичане в трубу увидели, что тут их на ружья встретят, повернулись и ушли.

– Вояки-то не из храбрых, – усмехнулся благочинный.

– Да уж так. В Кандалакше мне сказывали: к ним тоже фрегат пришел. Экипаж человек в триста. Сутки стоял и высматривал, нет ли военной силы. А после пошел десантом на гребных судах. Сто пятьдесят солдат и матросов – при четырех пушках. А в Кандалакше ни войск, ни свинцу, ни пороху...

– Это уже на нас похоже.

– Ага. Жители взяли с собой что можно и ушли в лес. Англичане собак стреляли, овец, кур. Вырывали репу в огородах. В питейном доме забрали водку...

– Какой же солдат перед водкою устоит? Это и не грех.

– ...Из избы станового пристава четверть пуда сальных свечей...

– Взятку приставу кто-то дал, – опять хохотнул благочинный.

– Может, взятку. Невелика. И из церкви Иоанна Предтечи сорвали и унесли медный крест и распятие...

– А вот это нехорошо...

– И в Ковде тоже. Разбили кружку церковную, забрали там медяки. Колокола поснимали. На кладбище кресты медные, образа выдрали. А в домах выбивали окна и забирали даже косы и топоры. Как Мамай прошел.

Шешелов был доволен, что разговор о сыне Герасимова, сожженной шхуне отходил в сторону.

– А народ с высокой культурой, – сказал благочинный. – Звереют на войне люди.

– На войне? – усмехнулся Шешелов. – Интересно, стыдно ли вашим друзьям в Архангельске, что их соотечественники мародерничают, а не воюют?

– Может, стыдно, а может, и нет, – не обиделся благочинный. И спросил Герасимова: – Торгуют они сейчас?

– Они да соседи наши. А русские суда боятся из порта выйти. Прижались там...

– Прижмешься. Сила против громадная. Да и порох, видно, с собой имеют.

То, что рассказал им Герасимов, Шешелов с благочинным знали. И еще они знали, что месяц назад три английских корабля бомбили два дня подряд Соловецкий монастырь, требуя его сдачи. Это им рассказал Бруннер, адъютант губернатора, что прибыл неделю назад в Колу. Бруннер сам участвовал в защите монастыря, и Шешелов, слушая, вспоминал пятисаженную высоту каменных стен, толщину их восьмиаршинную с башнями, переходами, многоэтажные постройки монастыря из огромных валунов, и старался представить, как били в каменную броню ядра, бомбы, и невольно все сравнивал с деревянной крепостью Колы-города. Тогда же отчетливо и тоскливо он почувствовал беззащитность города и его обреченность перед таким обстрелом и ощутил всем нутром его одиночество, удаленность громадную от России, от других городов, от целого мира, где жили люди. Он тогда испугался своих чувств и мыслей. Все надежды, что враг на парусных кораблях не решится идти по заливу к Коле, теперь улетели к черту: англо-французский флот пришел к России словно не из других стран, а прямо как из другого века – имел пароходные корабли, дальнобойные пушки.

Но почему тогда они не идут, не пытаются даже разузнать силы? Все Беломорье под прицелом их пушек, подвергается грабежу, а Кола как заговоренная. Это было совсем непонятно Шешелову и оттого тревожило еще больше.