Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля

СТАЛИНСКАЯ ЗАКАЛКА

У всех комсомольских работников в эти дни много работы, и Михаил Горбачев не исключение. Перед самым открытием XIX съезда 3 и 4 октября „Правда” публикует ранее напечатанную в сентябрьском номере „Большевика” работу Сталина „Экономические проблемы социализма в СССР”. В этой сразу же объявленной „гениальной и последним словом марксистской мысли” статье он обрисовывал свое видение социализма, что предрешало исход обсуждений, если бы таковые могли возникнуть, этой проблемы на предстоящем съезде. Но беспокоиться ему было не о чем. И на сей раз „партийные кадры, приученные принимать на веру все партийные сообщения и директивы, оказались неспособными даже к тени сомнения”. Появление статьи также предоставляло Сталину еще один повод к взбиванию очередной кампании по собственному восхвалению, которая, начавшись накануне съезда, должна была быть несомненно продолжена и на нем и, отвлекая от него, переносила внимание на всеобъемлющую мудрость всезнающего, обо всем всегда думающего вождя. Публикация „Правдой” до того появившейся в предназначенном лишь для узкого круга читателей партийном издании статьи указывала и на то, что сталинской работе придается значение директивного документа.

За изучение брошюры Сталина была усажена вся страна. Студент последнего курса юридического факультета Горбачев должен был разъяснять ее не только на семинарах, но и при выполнении общественных заданий.

От него нечего было ожидать обсуждения, скажем, к примеру, вышедшей еще в 1905 году работы Макса Вебера „Капитализм и протестантская этика”, в которой он убедительно доказал, что, вопреки Марксу, производство материальных товаров не является „базисом”, а, наоборот, „надстройкой”, уходящей своими корнями в религию и культуру, существенной частью которой является трудовая этика. Если он и был знаком с работой Вебера, что мало вероятно, ему бы и в голову не пришло оспаривать правильность сталинских теоретических изысканий и в качестве аргумента ссылаться на немецкого ученого, писавшего, что в соответствии с экономической теорией, рассматривавшей человека как расчетливого охотника за максимальной прибылью, увеличение оплаты труда всегда должно было бы вести к повышению производительности труда. На практике было не так. В некоторых странах привыкший к получению определенного заработка крестьянин, которому начинали платить больше за его труд, обнаружив, что он может зарабатывать ту же сумму, работая меньше, и начинал работать меньше, так как ценил свободное время больше, чем деньги. Понять капитализм и мотив извлечения прибыли можно, только поняв предпосылки для этого в сфере духа, писал немецкий ученый. К пониманию этого Горбачев приблизится через много лет, когда заговорит о демократических ценностях. Интересно было бы узнать, как встречаясь в качестве агитатора с избирателями, или выезжая на подшефные предприятия он, столь хорошо знакомый с жизнью деревни, наблюдавший послевоенную разруху, знавший о нехватке продовольствия, о тяжелых условиях, в которые поставлены крестьяне, расценивал высказывания вождя о дальнейшем урезывании возможностей развития крестьянского хозяйства? Понимал ли он тогда, подсказывал ли ему его крестьянский инстинкт, что это ведет к еще большей нищете? Лицедействовал ли он в очередной раз, с энтузиазмом пропагандируя высказывания вождя, или же не задумывался и слепо верил в то, что раз это высказано вождем, то другого не дано? Как бы то ни было, а разъяснять сталинские теоретические построения, даже и не очень понимая, о чем идет речь, было для него уже не новостью.

Он приехал в Москву в разгар запущенной в 1949 г. кампании против космополитов. Слово это простым людям понятно не было, и что оно означает, толком никто объяснить не мог. Но раз партия нашла очередного врага, его надо было, как и предыдущих, уничтожить. На сей раз это было не так трудно, т. к. у большинства „коснополитиков”, как называли новых врагов трудящиеся, были еврейские имена, которые, старательно раскрывая псевдонимы, газеты выносили на свои страницы. Поиску новых врагов были посвящены повседневные проработки. „На одном из таких избиений в Харькове измученный вконец „прорабатываемый” поднялся на трибуну и сказал: „Вы меня убедили, товарищи. Я понял, что я действительно не наш человек!” Эта фраза: „Я не наш человек” вошла в поговорку”.

Прикрывая очередное гонение на литературу нападками на „космополитизм”, партия подвергала всенародному шельмованию появившуюся в ходе войны и после нее плеяду писателей и критиков, пытавшихся в своем творчестве хоть как-то отразить правду жизни, осмыслить ее по-своему, но и именно поэтому не вписывавшихся в схему социалистического реализма, который А. Камю определил как двойную мистификацию, ложно отражающую то, чего не существует в природе. „Винтикам”, как недавно назвал вождь советских людей, не полагалось задумываться, а следовало смотреть прямо вперед, радуясь восхождению к зияющим высотам светлого будущего. Никакого нытья, только бодрость и неколебимая вера в мудрость партии. Демонстрируя эти чувства на следующий день после сталинской речи, сотрудники московского Центрального аэродинамического института продефилировали по его коридорам, скандируя: „Мы винтики, мы шпунтики”.