Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля

Весной 1987 года на одной из лекций в Москве молодой историк рассказал, что „когда его арестовывали тут же на партийном собрании, то, зная, что его ожидает, Ежов, уже ничего не боясь, истошно кричал в лицо присутствовавшему Сталину: „Это ты мне велел!”

В преддверии новой ежовщины Андропов находится в самом центре подготовки к ней. Есть основания предполагать, что сектор ЦК, во главе которого он поставлен, занимался подбором и контролем кадров госбезопасности. С его одобрения посылаются на места те, кому будет поручено проводить новую ежовщину. Сумел ли бы Андропов в ходе ее подняться и стать новым Ежовым? Если бы сумел — то был бы намного страшнее своего предшественника, так как превосходил его умом и хитростью.

Его бы уж наверняка не нашли бы мертветцки пьяным в дорогое, предназначенное для уничтожения „врагов народа” время. От дела уничтожения людей его не смогло бы отвлечь ничто. Он верой и правдой готов был служить „кремлевскому горцу!” Готов служить был и Черненко. В предстоящих событиях нашлось бы применение его опыту тридцатых годов. Старожилы Днепропетровска до сих пор помнят о расстрелах в гараже местного НКВД. Проводили их по ночам. Арестованных вталкивали связанными с резиновой грушей во рту. Убивали из мелкокалиберных винтовок. У чекистов это называлось „тиром”. Приходили они сюда уже пьяными или нанюхавшись кокаина. После очередного „тира” включались шланги с водой и наутро от того, что происходило в гараже не оставалось никаких следов. Среди участников этих ночных стрельб по живым мишеням встречается и фамилия заместителя начальника отдела кадров областного НКВД некоего Черненко. Тот ли? По всей вероятности — тот. В пользу такого заключения говорит предыдущая служба нынешнего вождя в пограничных частях, как известно, находившихся в ведении НКВД. А, кроме того, вторым секретарем днепропетровского обкома в те годы был некий Брежнев, в обязанности которого входило наблюдать за деятельностью органов, стало быть, и за подбором кадров для них. Тут работа одного „некоего” смыкается с работой другого. Так что, может, и нет никакой загадки и, может, именно совместная чекистская деятельность заложила основу их дружбы еще в Днепропетровске, и вовсе не впервые встретились они в Кишиневе?

По замыслу Сталина второй акт ежовщины должен был открыться не созывавшимся в течение уже многих лет партийным съездом.

...Гремели аплодисменты, переходящие в бурную продолжительную овацию. Фанфарные переливы окрашивали отчетный доклад Маленкова, нагромождавшего цифры, призванные подтвердить рост благосостояния советских трудящихся. Растолстевший, с тремя подбородками претендент в кронпринцы мог сколько угодно доказывать рост благосостояния, а полки магазинов свидетельствовали о другом. Почти всюду, кроме Москвы и крупных городов, они были пусты. Когда же появлялись на них продукты, то на их приобретение советскому рабочему надо было затратить в три с половиной раза труда больше, чем английскому, и в пять с половиной больше, чем американскому рабочему. За предшествовавшие съезду 25 лет заработная плата советского рабочего выросла всего на 19 процентов, а стоимость сахара, к примеру, возросла в пятнадцать раз, картофеля — в пять раз, яиц — почти в двадцать раз. Катастрофическим оставалось положение с жильем. В городах несколько поколений ютились в одной комнате. Деревня голодала, а раскормленный Маленков провозглашал, что собрано восемь миллиардов пудов зерна и что теперь хлебная проблема решена окончательно и бесповоротно.

Пройдет совсем немного времени, и сидевший тогда неподалеку от Маленкова в президиуме и как все неистово аплодировавший, Хрущев скажет, что все это ложь, что „фактически по производству зерна страна длительный период находилась на том уровне, который имела дореволюционная Россия”. На самом деле, несмотря на механизацию и коллективизацию, урожайность зерновых была ниже, чем в 1913 году. Но несмотря на эту и всю остальную ложь, о которой большинству делегатов было известно, поскольку они и были сочинителями этой лжи, гремели бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Они достигли своего апогея, когда на трибуне появился невысокого роста с изрытым оспой лицом с желтыми глазами и пегими волосами старый человек в военном мундире. Казалось, общее помешательство, владевшее делегатами, наконец нашло выход и превратилось в массовую истерию.

Когда зал все-таки успокоился, старик в военном мундире начал речь. Чтобы понять, о чем он говорил, надо из зала заседаний съезда сделать бросок во времени и тогда мы окажемся в весенней Праге 1968 года.