Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля

Каждый учившийся на юридическом факультете обязан был пройти и производственную практику. Млынарж проходил ее в качестве стажера прокуратуры в Лефортовской тюрьме. Горбачев тоже должен был посетить тюрьму. Среди представших перед ним были только уголовники. Арестованных за политические преступления не показывали. Да по советскому праву таких преступлений и не было, поскольку в СССР, как учил вождь, для политических преступлений не было соответствующей социальной и политической базы. Следовательно, все, кто совершал политические преступления, рассматривались советской властью как уголовные преступники. Понял ли Горбачев, что видит всего лишь верхушку айсберга, или поверил в сталинское утверждение о том, что с преступностью как социальным явлением в Советском Союзе покончено и политических заключенных в советских тюрьмах нет? Знал ли он уже тогда о таком учреждении, как ГУЛаг? Или это только нам, у которых отобрали родителей, положено было уже детьми выучить этот адрес, куда мы отправляли свои первые в жизни письма. В ГУЛаг — маме, в ГУЛаг - папе.

Что думал будущий генсек, оказавшись один на один с теми, кому было суждено уйти на долгие годы на острова архипелага ГУЛага или исчезнуть в нем? Или он по-прежнему слепо верил в то, что осуществляется справедливое правосудие победившего класса, и он должен быть горд тем, что ему выпало быть его проводником?

Юридический факультет не был предназначен для того, чтобы научить студентов мыслить в категориях права. Им надлежало запомнить и уметь применять на практике то, что требует власть. Они должны были выучить, не как применять закон, а как его не применять! Они должны были руководствоваться не правом, а партийными решениями. Млынарж все это видел собственными глазами на практике в прокуратуре, где почти все приходившие к прокурору жалобщики уходили ни с чем. Он вспоминает, как однажды пришли крестьяне, у которых отключили электричество.

— Закона, по которому вам обязаны включить электричество, нет, - объяснил им прокурор. — В конституции не записано, что вы имеете право на электричество. Закон в вашем случае не нарушен.

— Но коли мы будем использовать керосин или лучины, может случиться пожар, — заметил один из просителей.

— А давно ли пользуетесь электричеством? — поинтересовался прокурор.

— С тридцать восьмого года, — был ответ.

— А до этого освещались лучинами, — обрадовался блюститель закона. — Вот так и продолжайте. А произойдет пожар — найдем виновного и накажем по всей строгости закона.

Если Горбачев при этом разговоре не присутствовал, то он мог быть свидетелем чего-то подобного в этом роде. После практики он возвращался к себе на Стромынку. Из дому присылались продукты. Ставрополье в то время еще не впало в такую бедность, как в годы, когда Горбачев руководил сельским хозяйством страны. Присылали из дому сало, пироги, колбасы, ветчину. В общем, было чем закусить. После выпивки товарищи по комнате расходились, оставляя ее тому, чья была очередь, и тот мог час-другой пробыть со своей подругой наедине. Несмотря на то, что в начале 1954 года Михаил и Раиса стали мужем и женой, отдельной комнаты им не выделили, и их семейная жизнь строилась по расписанию. Интересно бы узнать, что думали молодожены о такой жизни, о политической системе, не способной обеспечить их такими удобствами, как собственная комната с собственной постелью? Что они думали о режиме, заставляющем подчинять ему даже интимные чувства?

„Я бы с ума сошел, если бы пришлось жить в коммуне. Этого я никак не могу. Чернышевский правильно заметил: у каждого есть уголок жизни, куда никто никогда не должен залезать, и каждый должен иметь „особую комнату” только для себя одного”.

Так, однажды в Женеве, признался Валентинову Ленин. Но именно всего этого были лишены люди в созданном им государстве. Впрочем, он отличался тем, что никогда сам не принимал то, что предписывал другим.

Гуляя по нарядным, сверкающим огнями московским улицам, они должны были ощущать себя чужаками, до которых нет никакого дела спешащим домой москвичам. В такой момент Горбачев мог бы воскликнуть, подобно бальзаковскому Растиньяку, сжав угрожающе кулак: „Ну, погоди, блестящая столица, я тебя завоюю!” Она еще не знает, что рядом уже тот человек, который поможет ему в этом.

Возможно, что прогулки приводили его на бульвар у Старой площади, который венчает памятник героям Плевны. В большом сером здании ЦК, чьи окна выходят на бульвар, в то время уже занял важный пост его будущий покровитель.