Гарри Табачник - Последние хозяева Кремля

— Пустив его в ход, буржуазная пропаганда, — продолжал он, — рассчитывает изобразить дело так, будто советский строй не терпит самостоятельной мысли своих граждан, преследует любого, кто „думает иначе”, то есть не так, как это, мол, предписывает официальная линия. Такая картина не имеет ничего общего с действительностью, — заключил председатель КГБ, выступая с докладом, когда сам факт диссидентского движения скрывать больше было нельзя.

И если бы кому-нибудь из сидевших в зале вспомнился мольеровский Тартюф, он должен был бы уловить сходство между ним и руководителем советской тайной полиции. Но если их познания в литературе так далеко не заходили, то наверняка многие из них были знакомы с песней Высоцкого, в которой рассказывалось о Лжи, укравшей у Правды одежду, присвоившей ее себе и щеголяющей в ней.

...Их было всего восемь человек. Они сели на край тротуара у Лобного места и развернули самодельные плакаты из белой материи, на которой было написано: „Руки прочь от ЧССР!”, „Долой оккупантов!”, „3а вашу и нашу свободу!”, „Свободу Дубчеку!”. Почти тут же с разных сторон на них набросились. Виктор Файнберг почувствовал острую боль, и лицо его залила кровь. Рядом Павла Литвинова осыпали ударами мужчина с увесистым портфелем и женщина с тяжелой сумкой, а подлетевший какой-то человечек с перекошенным от злобы лицом выкрикивал: „Давно я охочусь на тебя, жидовская морда!”.

— Остальная толпа недоумевала, — рассказывал потом мне П. Литвинов. — Не могли понять в чем дело... Задавали нам вопросы... Наших плакатов они разглядеть не успели. Мы объясняли... Кричали и шумели только те граждане, которые напали на нас.

Эти „граждане”, не предъявив никаких документов, дающих им право производить арест, запихнули демонстрантов в машины и увезли в 50-е отделение милиции на углу Пушкинской улицы и Столешникова переулка. Лишь только здесь они предъявили свои красные книжечки, на которых стояло: КГБ.

То, что демонстрантов привезли в отделение милиции, показывало, какой тактики в борьбе с диссидентами намерено придерживаться Ведомство Андропова. Оно будет пытаться изобразить их обычными нарушителями порядка, которыми и надлежит заниматься милиции. Таким образом и диссиденты не оставались безнаказанными, и в то же время можно было продолжать утверждать, что за политические выступления никто не преследуется.

Трудно точно определить дату, когда родилось движение, которому дали имя диссидентского, движения инакомыслящих. Одни считают началом его демонстрацию, когда около ста человек 5 декабря 1965 года собрались у памятника Пушкину в Москве, чтобы выразить возмущение арестом А. Синявского и Ю. Даниэля. Люди стояли на заснеженной площади в центре Москвы, не зная, что предпринять, но чувствуя стихийную потребность быть здесь, с теми, кто думает так же, в этом черпая силу и уверенность в то, что все-таки что-то сделать можно, что если собралось столько людей, среди которых немало известных, — значит, не все безнадежно. „Надежды юношей питают...”, — мог бы сказать с высоты своего умудренного величия Пушкин. Мог бы, но даже и ему тогда бы никто не поверил. В тот декабрьский день всем хотелось верить в себя, забыть о страхе и наконец-то заглянуть в лицо надежде!

Другие полагают, что диссидентское движение началось раньше, не в морозные дни декабря 1965 года, а весной, когда в нескольких университетах прошли диспуты и раздавались требования пересмотра и переоценки истории страны. Иные идут еще дальше и видят начало движения в появлении „Доктора Живаго” или даже „Оттепели” и „Не хлебом единым”. Указывают как на толчок к развитию инакомыслия чтение стихов у памятника Маяковскому, стихийно возникшее летом 1959 года. Обращают внимание на письмо Сахарова к Хрущеву, призывавшее прекратить испытания водородной бомбы, написанное им зимой 1958 года и ходившее в списках. В общем, точно сказать,когда началось диссидентское движение нельзя. Да и началось ли оно? Не жило ли всегда в глубине нашего сознания глубокое, хотя и не всегда осознанное и понятное нам недовольство тем, как мы живем, даже если оно еще не перерастало в недовольство существующей властью?

Это недовольство выражало себя в бесчисленных анекдотах, в неверии в лозунги и речи правителей, в нежелании делать то, что требует власть, в стремлении обойти, обмануть власть и сделать жизнь для себя сноснее, легче. Это недовольство скандировали рифмы стихов, оно неслось вначале со сделанных на рентгеновских снимках пластинок, а потом и с магнитофонной ленты под переборы гитары охрипшим, надрывным голосом врывалось оно в каждое застолье, будоража душу, беспокоя мысль.