Василий Авенариус - На Москву!

— Вероятно, по королевскому же приказу.

— Весьма даже вероятно, потому что и в грамоте короля я не был назван, как следовало, цесарским величеством.

— Ну, вот! А ты все-таки прочитал его грамоту?

— Не сейчас. Когда дьяк Власьев, приняв ее от Олесницкого, передал мне, и я увидел, что на ней нет моего цесарского титула, я велел возвратить ее послам…

— И еще с какою-нибудь угрозой?

— Не с угрозой, а с внушением, что «необычайное и неслыханное дело, чтобы монархи, восседая на престоле, спорили с послами; но что король польский, опуская наши титулы, вынуждает нас к тому. Королю Сигизмунду хорошо де известно, что мы не только царь, но и император в необозримых наших владениях, что нет нам равного ни на западе, ни на востоке, не в пример древним царям ассирийским, индийским и императорам римским. Сам Господь Бог даровал нам сей титул, и из всех монархов один лишь король польский не признает его. Посему он не может быть нашим другом, и мы не принимаем его грамоты!»

— Но с твоей стороны, Димитрий, это была безумная дерзость! — возмутилась Марина. — Без нашего короля тебе, как своих ушей, не видать бы московского престола.

— Прости, милый друг, — возразил с достоинством Димитрий, — но Сигизмунд не наш король, да теперь и не твой: здесь, на Москве, один государь — Димитрий Иванович, Божиею милостью царь и император!

— Ах, перестань, пожалуйста! Король Сигизмунд был и останется нашим вечным благодетелем, и без его покровительства нам и в будущем не обойтись.

— Обойдемся!

— Это ужасно, это ужасно! — повторяла Марина, ломая руки. — А пан Олесницкий еще такой гордый, вспыльчивый… Каково-то было ему, первому королевскому послу, это слышать!

— Да, слова мои ему крепко, видно, не полюбились. «Никто еще из христианских венценосцев, — сказал он, — не оскорблял еще так его королевское величество! Вижу, — говорил он, — что царь московский забыл милости моего государя и преданность народа польского. Прошу не медля отпустить меня: спорить долее я не намерен».

— Ну, вот! Ну, вот! — продолжала волноваться Марина. — Что ты наделал своим безграничным высокомерием!

— Ничего я, друг мой, не наделал. Показав господам полякам, что с московским царем надо считаться, я переменил тон и пригласил Олесницкого к моему столу — пригласил уже не как посла, а как своего старинного приятеля, с которым мы еще в Польше делили хлеб-соль.

— А он что же? Так сейчас и принял приглашение?

— Нет, он поблагодарил. «Как ни лестно мне, — сказал он, — видеть благосклонность вашего величества, но пока я еще не в праве оставить звание, возложенное на меня моим королем. В Польше я оказал услугу вам, как царевичу московскому; здесь я также готов служить вам, как царю; но да будет мне дозволено исполнить в точности волю моего государя».

— Узнаю Олесницкого! — воскликнула Марина. — Вот истинный сын Речи Посполитой! Как же ты, наконец, вывернулся?

— Я отвечал, что «ради всеобщей ныне радости и в угождение дорогим гостям-полякам, приехавшим на мою свадьбу, так и быть, предаю забвению допущенное королем их упущение. Но… но должен предупредить, что вперед останусь тверд, ни под каким уже видом не приму грамоты с неполным титулом и не отвечаю за те последствия, которые могут быть от нового неуважения к цесарскому званию московского царя». Не забудь ведь, моя милая, что, унижая меня, унижают одинаково и тебя, царицу!

Последнее соображение видимо пришлось по душе властолюбивой дочери Сендомирского воеводы.

— Так-то так… — согласилась она точно нехотя. — Ну, и что ж, после этого ты взял уже от послов королевскую грамоту?

— Взял, подал обоим им руку; и затем мы наговорили друг другу разных любезностей; какие говорятся обыкновенно при таких приемах.

— Вот это хорошо. Но в будущем, дорогой мой, сделай милость, будь благоразумней, осторожней. Как бы там ни было, ты сын нашей святой римской церкви, а стало быть, тоже как бы поляк.

— Родом я русский… — начал было Димитрий, но заклятая полячка не дала ему докончить:

— А духом все же поляк! Не прими ты нашего закона, неужели ты думаешь, я вышла бы за тебя? Еще в январе этого года я писала святейшему отцу [13] Папе Павлу V, преемнику Климента VIII. в Рим, что когда святые ангелы приведут меня в Москву, я не буду думать ни о чем ином, как о единении церквей, и жду только его повелений. После этого как же мне не остаться верною дочерью католической Польши? Поэтому же я и на нашей русской свадьбе, как всегда, буду в моей национальной одежде.