Василий Авенариус - На Париж

— А потом, — говорю, — что же было?

— Потом? Только домой его доставил, прощаюсь, а он мне:

— Ты, что же, дружкой у него будешь?

— Само собою.

— Так вези его сюда. За одно уж порешим.

— И вот я за тобой. Извозчик ждет внизу у подъезда. Скоро ли ты управишься?

— Готов, — говорю и хватаю еще с собой заветный мешочек, золотом набитый (Бриеннские двойные луидоры еще в Париже ведь на наши русские империалы выменял).

Сели на извозчика.

— Пошел! Хорошо поедешь — целковый на чай.

Вихрем домчал. А о. Матвей, заложив руки за спину, по гостиной взад и вперед похаживает. Увидев меня, к противоположной двери обернулся.

— Ириша! Где же ты?

Ан она, голубка моя, там уже стоит, лучистыми звездочками своими искры на меня мечет.

— Ну, что же ты? — говорит ей родитель. — Подойди ближе. Да и ты тоже.

Подошли мы оба.

— Эх, эх! А колец-то обручальных еще и не припасли.

— У меня-то есть, — говорю и колечко Иришино с бирюзой предъявляю.

— И у меня тоже, — говорит Ириша и берется за мизинец свой с колечком из моих волос.

Но тут к ней Сеня подскочил.

— Нет, уж извините, — говорит. — Вот ваше обручальное кольцо: еще в Париже для вас припасено.

И преподносит ей, в бархатном футлярчике, золотой перстенек с большущим, знакомым уже мне, бриллиантом.

— Да, ведь, это никак драгоценный алмаз? — говорит о. Матвей.

— Мне он случайно достался, и я его для невесты моего друга закадычного оправить только дал.

— Коли так, то ладно. Ну, детушки, преклоните колена.

И склонились мы перед ним, и благословил он нас, на персты кольца нам надел, обнял дочку, потом и меня.

— А теперь, — говорю, — батюшка, вы разрешите уж Ирише принять приданое французского графа?

И подаю ей мешочек.

— Бери уж, бери, — говорит ей отец. — Теперь не принять неразумно бы было. Но со свадьбой, милые вы мои, как хотите, повременить вам еще годик-другой придется.

— До следующего, — говорю, — чина?

— А ты в каком чине-то?

— Подпоручик.

— Так вот, как станешь поручиком…

Меж тем Сеня мой хозяев Самойловых успел уже позвать. И входят они, а за ними лакей — в руках поднос с бокалами шампанского. Все наперерыв с Пришей, со мною, с о. Матвеем чокаются. А неугомонный наш дружка:

— Горь-ко! Горь-ко!

Писать ли еще дальше? Буде на дне души моей от перенесенных коловратностей жизни и оставался еще, быть может, горький осадок, то горечь его в неизъяснимой сладости — не шампанского, а блаженного этого часа бесследно растворилась. Дай же Бог и будущим детям моим, и внукам, и правнукам, да и всякому ближнему дожить однажды тоже до такого часа… И точка.

1914

В будущем (лат.).

Как отрадно мне видеть в этих краях гордых сынов России! Среди нас эти дети Севера не находятся ли как бы на родине? В бою гордые и грозные, храбрые и великодушные, не являются ли они лучшими друзьями Франции?

В вольном переводе Курочкина: