Дмитрий Петров - Юг в огне

Окружавшие их солдаты захохотали. Взъерошенный солдат, заморгав, попятился от кукиша.

— Это, братишка, тебе землица, — сказал ефрейтор.

Взъерошенный солдат сконфуженно, под общий смех отошел в сторону.

Вошел вахмистр Востропятов.

— Ну, поехали, Ермаков. Все оформил. Казаки тут получат овес и привезут. — Он оглянул Прохора. — У тебя плаща-то нету? Намокнешь, брат, в шинелишке. Придется тебе в брезент укутывать. Есть у нас там, на тачанке…

У подъезда вокзала стояла тачанка, запряженная парой понурых вымокших лошадей. В передке, укрывшись плащом, сидел казак-возница. При приближении Прохора он крикнул ему:

— Здравья желаю, господин урядник! С приездом вас с родного тихого Дона!

Прохор узнал казака. Он служил в обозе ездовым.

— Здравствуй, Шурыгин!

— Ну, как у нас там, на Дону? — поинтересовался Шурыгин. — Небось, скоро готовятся сеять?

— Там рано весна началась. Думаю, что кое-где повыехали в поле.

— Эх, паханул бы теперь, — со вздохом сказал Шурыгин.

Прохор с вахмистром устроились на сене в задке тачанки. Востропятов заботливо укрыл Прохора брезентом.

— Так-то лучше будет, — сказал он. — Ну, трогай, Шурыгин!

Шурыгин стегнул кнутом лошадей. Они легко рванули тачанку, затрусили мелкой рысцой по залитому жидкой грязью шоссе, обгоняя намокшие возы, накрытые брезентом, санитарные фургоны, зеленые двуколки, направлявшиеся к позициям.

Навстречу бежали черные борозды вспаханной земли, изрытой воронками. По обочинам шоссе бесконечными лентами плыли кюветы, наполненные талым снегом и водой. Иногда на глаза попадались полуобглоданные бродячими собаками смердящие конские трупы, поломанные телеги.

Изредка по направлению к позиции шли небольшие группы пехотинцев с подоткнутыми за пояса полами захлюстанных шинелей.

— Посторонись! — кричал Шурыгин.

Солдаты хмуро оборачивались, сходили с шоссе, пропуская тачанку.

— Зазябли, земляки? — скаля зубы в усмешке, спрашивал у них Шурыгин.

Солдаты отмалчивались, продолжая шагать вслед за тачанкой.

— Подвез бы хоть, — крикнул кто-то из них.

— Да разве вас всех увезешь? — прокричал в ответ Шурыгин.

Вправо от дороги из груды обожженного кирпича и гловешек сиротливо торчали закопченные печные трубы. По пепелищу бродили одичавшие собаки.

«Наверно, тут стояла веселая деревушка, — с грустью думал Прохор. — А вот война разрушила ее, жителей разогнала бродить по свету».

Гнали группу пленных австрийцев в серо-голубых шинелях. Австрийцы, зябко съежившись, втянув шеи в поднятые воротники, шли медленно, не поднимая глаз. Впереди шагал длинный офицер в кепи с землистым печальным лицом.

— Эй, австрияки! — не утерпев, крикнул им неугомонный Шурыгин. Отвоевались, а?.. Войне капут?

— Война капут! — отозвалось два-три голоса из рядов пленных. — Плэн карош!..

— Ишь, черти, — обернувшись, засмеялся Шурыгин. — Теперь им и плен хорош стал. А вот четвертый год воюют, проклятые, а не думали об этом.

— Я тебе, Ермаков, завидую, что побывал дома, — вздохнул Востропятов. — Я так и полетел бы туда. Заскучал по детишкам. У меня ведь их трое… Второй год уже не был дома.

— Что ж не попросишься в отпуск?

— Просился у командира сотни, — уныло сказал вахмистр. — Он и отказывать не отказывает — и пускать не пускает… Говорит, подожди немножко… А чего ждать, черти его знают. — Помолчав, он попросил Прохора: — Ты, Ермаков, вроде теперь наше избранное начальство. Может, намекнул бы командиру сотни насчет меня, а?..

— Ладно, — пообещал тот.

— Знаешь, как меня выручил бы, — обрадованный этой возможностью проговорил вахмистр. — Магарыч бы хороший поставил.

— Без магарыча поговорю.

Впереди, во мглистой дали, заглушенно загромыхали орудия.

— Слышишь, урядник? — обернувшись, подмигнул Шурыгин Прохору. Небось, от этой музыки уже отвык?

— Отвык, — вздохнул Прохор. — Не слыхать бы ее вовек.

И чем ближе подъезжали к фронту, тем явственнее и отчетливее становился гром пушек.

У Прохора тоскливо защемило сердце: опять война… смерть… кровь… Опять то же, что он испытывал уже в течение трех лет. Как будто никогда и не было этого короткого отпуска, когда он полной грудью вдохнул в себя такой желанный запах мирной жизни. Да и в самом деле, был ли он в отпуске дома? Может быть, это был только сон?..

Прохор представился командиру сотни, есаулу Коневу. Наступила будничная тоскливая фронтовая жизнь.

Потекли дни и ночи, заполненные военными заботами и треволнениями. Ездили в разведку, дежурили у штабов высшего командования, выполняли обязанности связных между воинскими соединениями. Иногда происходили схватки с противником. Длинными вечерами до одури бились в карты в блиндажах, до тошноты курили и врали до виртуозности, хвастаясь мнимыми фантастическими подвигами, в которые никто не верил. Изредка, раздобыв спирту, напивались до бесчувствия.