Мулк Ананд - Два листка и почка

В памяти воскресали студенческие годы, когда не хотелось заниматься медициной, а увлекали поиски редких книг и дни проходили в писании фантастических поэм. Он никогда бы не окончил курса и попусту растратил свои силы, если бы не боялся отца.

Без Индии ему никогда бы не постичь огромного значения медицины. На всю жизнь остался в памяти приезд в Лахор и преследовавший его повсюду на улицах крик голодных людей, выпрашивающих на хлеб, крик, нагоняющий такую же тоску, как вой собаки. Он тогда впервые стал присматриваться к детям, бежавшим за рикшей в надежде получить подаяние. Прежде он всегда отворачивался от грязных, вшивых, покрытых струпьями нищих, всяких калек, валявшихся в уличной пыли, выставлявших свое убожество и отталкивающих своей униженностью.

Потом он провел два года тут и в Джедуме, лишенный книг и приборов, за тридевять земель от научных достижений Европы.

И теперь финал — ссора с Барбарой.

Вспомнив о ней, он почувствовал, что в нем начинают закипать гнев и раздражение; он пошел быстрее, чтобы избавиться от досаждавших ему мыслей. Как бы ему хотелось с беспощадной суровостью высказать всю правду! Но не уподобится ли он тогда Дон-Кихоту, сражающемуся с ветряными мельницами? Теперь он казался себе обиженным, и эта обида сводила его с ума.

Мягкие тени ночи накапливались на горизонте, освещенные вершины Гималаев окрасились в густой голубой цвет. От невидимой земли поднимался шорох миллионов живых существ. Быстрые горные потоки, низвергаясь с крутых склонов, наполняли всю погруженную в темноту долину своим ровным сильным гулом.

Де ля Хавр вглядывался в окружающие его потемки — все теперь погружалось в ночь. В ветвях прошумел порыв ветра, и по спине де ля Хавра прошла неприятная дрожь. Он остановился, глубоко втянул носом воздух, чтобы унять расшалившиеся нервы. Однако ему трудно было обрести равновесие, беспокойное настроение не проходило. Он рассеянно оглянулся кругом: он шел через поросшие густой травой луга и пастбища. Но вот за кустами мелькнули огни бунгало Крофт-Кука.

Теперь, когда он был у цели, он почувствовал, что затеял это напрасно. Лучше бы вернуться. Все равно, здесь он теперь отрезанный ломоть, человек для всех чужой! И все же немыслимо уехать из Ассама, не повидавшись с Барбарой. Ему было не под силу переносить несчастье с улыбкой на губах. Себе-то он мог признаться, как ему дорога эта девушка; кто бы она ни была, что бы собой ни представляла, он хотел на ней жениться. До встречи с Барбарой ему еще никогда не приходилось испытывать такой полной взаимной любви. Да, он готов провозгласить на весь мир, признаться, не боясь насмешек, что он желает эту девушку. Его жгли сейчас воспоминания об ее ласках, о горячих объятиях, в которых они забывались, опьяненные друг другом. «Пока ты есть ты, и пока я есть я, и пока мы оба в этом мире, нас ничто не разлучит», — как-то сказала она ему, перефразируя стихи Броунинга. Он тогда взглянул на нее изумленно и ответил: «И я тоже обожаю тебя». И потом она призналась: «Милый, я постигла красоту твоей любви. Не чудо ли, что ты полюбил меня?» Ее наивная непосредственность вселяла в него мужество, и он был уже готов дать достойный отпор тем хлыщам, которые стали бы смеяться над его выбором, говоря, что между ним, де ля Хавром, развитым и образованным человеком, и этой пустышкой нет ничего общего, либо цинично ухмыляться, признавая его помешанным. Свою силу он почерпнул бы в невыразимой улыбке ее глаз. Но об этом нельзя было говорить никому, чтобы не прослыть сентиментальным. На миг перед ним открылось значение пуританского подавления плоти: стоит человеку обнаружить свои личные, глубоко интимные чувства, свою нежность, громко их высказать, как он становится уязвимой мишенью для насмешек.

И де ля Хавр снова и снова — в который раз — спрашивал себя, как могла Барбара обо всем забыть, порвать нежные узы, которые их связали. Тем не менее она именно это и сделала, теперь ему оставалось только подавить свою горечь и устраниться. Де ля Хавр предполагал уехать в Бомбей и занять должность рентгенолога в Онкологическом институте, если она была еще вакантной… Все бы ничего, если бы не болела сердечная рана, если бы не было так тоскливо думать о разлуке навсегда, разлуке, равносильной смерти, если бы не было такого упорного желания снова владеть этой чудесной девушкой…

Он очнулся от своих грез, когда уже прошел мимо кухни с ее чадом, и теперь поднимался по ступеням веранды. Шипящий огонь калильных ламп бросал бледный свет на листву карликовых пальм и привлекал мириады насекомых, падавших с опаленными крыльями вокруг их матовых шаров, обтянутых металлической сеткой. Де ля Хавр нервничал все больше, он боялся, как бы все не стали в душе смеяться над его визитом…