Вячеслав Шишков - Пейпус-Озеро

– Много умирают? – спросил пучеглазый Дешевой.

– Пачками. Несчастные наши солдаты. Ухода никакого почти нет, лекарств нет, питание скверное… Я просто сбилась с ног, за эти две недели сплю по два часа.

– Сестрица, хорошо бы чего-нибудь питательного, а то – похлебка, каша, похлебка, каша, кисель.

– Но почему ж не воспользуются услугами солдат? – спросил лысый.

– Я ж вам говорила, господа, что кредиты прекращены, и мы существуем на пожертвования. Только за рытье одних могил мы задолжали эстонцам более трех тысяч марок.

– А где их взять? – подняла сестра брови и пожала плечами. – Одни убежали к большевикам, другие разбрелись по мызам, по фольваркам, третьих тиф свалил.

Два его товарища – офицеры – оказались интересными людьми. Лысый, пожилой, во время японской войны, будучи юношей, попал в плен, женился в Токио на японке, но жена умерла от родов. Он знает японский и английский языки и теперь, добыв какими-то путями самоучитель Туссена, учится по-французски.

– Пригодится, – говорит он тягучим голосом. – Во Франции наши лакеями служат, ну вот и я готовлю себя в шестерки. Вот, не угодно ли, «Атала» Шатобриана долбить… С больной-то головой.

– Занятие для офицера подходящее, – раскатился громким болезненным хохотом штабс-ротмистр Дешевой, длинные усы его трагически тряслись.

– А что ж такое! Вы из дворян, а я мужик. Я всякий труд люблю, – обиделся лысый, и голое, треугольное лицо его метнулось к Дешевому. – И потом, знаете, какая мечта у меня за последнее время? Вот за время болезни… Вы знаете, что когда душу и тело связывает лишь тонкая ниточка нашей грубой земной жизни…

– Метафизика… – отмахнулся пучеглазый Дешевой – Инфра-мир, супра-мир, астрал… Чепуха в квадрате… Тьфу!

– Ну хорошо, хорошо, не буду! – и углы рта лысого офицера повисли.

– Нет, пожалуйста, это интересно, – нетерпеливо проговорил Николай Ребров.

Лысый с готовностью подсел к нему на кровать и сказал:

– Благодарю вас… Хотя вы еще очень молоды… И, конечно, вам это будет непонятно. Так вот я и говорю… Когда бог благословит вернуться на родину, уйду в монастырь, в затвор.

– Предварительно омолодившись в Париже, – насмешливо прибавил черный и сердито запахнул халат. – Молодым старцам в монастырях лафа.

– А вы, Дешевой, про оптинских старцев слышали? – через плечо задирчиво спросил лысый.

– Я монашенок знаю. Одна, сестра Анастасия, два раза в неделю приходила ко мне белье чинить. Потом забеременела, и ее выгнали из монастыря.

– Циник, – втянул голову в плечи лысый и, обхватив локти ладонями, сгорбился.

– Лучше быть циником, чем святошей и ханжей.

– Ах, оставьте!.. А вот и суп…

– Ура! С курицей!.. – закричал Дешевой, и оба с лысым бросились целовать руки сестре Дарье Кузьминишне.

Николай Ребров худ и желт, как еловая доска, у него непомерный аппетит, он проел новый шарф, рубашку и теперь проедает серебряные часы. Под подушкой у него двадцать франков. Это – капитал. Дарья Кузьминишна ему как мать. Она очень строга, предписания врача исполняет в точности, и орлиные глаза ее зорки.

– Вот ваша курица, вот ваша булка, – говорит она. – Кушайте, ничего… Дайте мне еще франк… Ужасно дорого все. Я куплю вам масла и кофе… А на ночь ничего не получите: у вас температура все-таки скачет. Да! приходила… как ее… Мария Яновна… Знаете такую? Три раза… Я ее не пустила к вам… Не для чего…

– Напрасно, – с грустью сказал Николай и вздохнул, – Ах, как жаль… Неужели три раза? Я ее очень люблю. Ведь она была сестрой…

– Замужних любить грех, – улыбнулась Дарья Кузьминишна, и лицо ее вдруг помолодело.

– Я ее любил так, просто… По-хорошему.

– Я и не сомневалась в этом, – и она мечтательно уставилась взглядом в окно.

За окном падал рыхлый редкий снег, и догорала зимняя заря.

А когда заря погасла, и в комнате был полумрак, вошел солдат. Он отряхнул шапкой валенки и, озираясь по сторонам, робко спросил:

– Который здесь будет Ребров Николай?

– Я, – и юноша взял из рук солдата письмо.

Сестры не было. Он вскрыл конверт.

«Коля, милый братъ! Обязательно сегодня. Ждемъ. Я въ четырехъ верстахъ отъ тебя. Да ты отлично знаешь. Приходи, если поправился. Письмо посылаю наугадъ. Необходимо, необходимо встретиться. Твой Сергей».

Николай вплотную подошел к солдату и тихо, почти шопотом:

– Кланяйтесь Сергею Николаевичу. Я приду.

После обеда из соседних комнат к ним набралось несколько человек выздоравливающих офицеров, поживших и молодых. Конечно, – шашки, грязные анекдоты, подтруниванье над лысым. Дешевой кого-то успел обыграть, с кем-то поругался, кричал: