Старый упрямец, подумал фараон, сердясь на старого друга. Старый твёрдолобый упрямец!
Наконец он заметил двоих слуг, стоявших на коленях в садовых дверях, и заставил себя очнуться. Со вздохом поднявшись, он прошёл по усыпанной камешками дорожке к своему одинокому обеду.
С трапезой было покончено, стол унесли, а Тутмос всё ещё сидел при луне над бассейном. В это время ворота сада тихо открылись. Вглядевшись в неясно видную стройную фигурку, он воскликнул:
— Хатшепсут? Входи, дитя моё.
Она закрыла ворота и торопливо уселась на каменную скамью рядом с фараоном.
— Господин мой отец — я хотела бы поговорить с вами кое о чём.
— Что же случилось? — Он недовольно нахмурился. Она помешала, очень помешала ему. Царевна нервно стискивала руками колено и смотрела в сторону, её лицо, белое в тусклом полумраке, казалось напряжённым.
«Отправь её прочь, — подсказал фараону внутренний голос. — Нынче вечером ты не справишься с лишними заботами...»
Но Тутмос уже собрался с силами, чтобы принять на себя её тяготы, какими бы они ни были.
— Что случилось, маленькая? Послушай, я сейчас прикажу принести факелы.
— Нет, не надо, пожалуйста! Я... я люблю лунный свет.
«Она не хочет, чтобы я мог видеть её лицо, — подумал фараон. — Она даже не хочет сказать, зачем пришла. Вернее, хочет, но не знает, как начать...»
Он перестал приглядываться к дочери, переборол собственное волнение и начал спокойно говорить о начале праздника, восходящей луне, новой сласти, которую подали к обеду.
— ...Финики залили мёдом. Получилось очень вкусно, хотя старый Ахмет, который делал сласти, когда ты была совсем маленькой, сделал бы лучше. Да, он был настоящим фараоном среди кондитеров, этот старый Ахмет...
— Отец... — неожиданно сказала Хатшепсут.
— Говори, моя дорогая. — Голос его был спокоен. Фараон сидел, лениво покачивая ногой.
— Провозгласите наследником меня — вместо Пенни.
Качавшаяся нога замерла. Фараон глядел на дочь, застыв от изумления. Она быстро продолжила:
— Это разрешит все трудности! Я сильная и здоровая. Во мне царская кровь, поэтому за кого бы я ни вышла замуж, он станет богом, а дети будут настоящими царевичами. Я моту выйти за какого-нибудь вельможу...
— Хатшепсут! Ты просишь невозможного, — сурово произнёс он.
— Почему же, почему невозможного? — страстно проговорила Хатшепсут, обернувшись к отцу. — Ведь вы не были царём по рождению. Вы женились на моей матери, стали Добрым Богом, и не было более могучего воина и более великого фараона...
— Но наследником был провозглашён я, а не твоя мать! А меня выбрали, потому что не было ни одного царевича.
— Сейчас их тоже нет! — выкрикнула она. — Только безвольное существо, вечно больное, мрачное, краше в гроб кладут! Разве из меня не выйдет царевич куда лучше, чем из него? Выйдет! Он боится короны, он бы с радостью отказался от неё. Клянусь бородой Птаха! А какого фараона он породит, его же ветром качает...
— Замолчи, — задыхаясь, проговорил Тутмос.
— Нет, выслушайте меня! Разве вы не выбрали бы меня без всяких сомнений, если бы я была не царевной, а царевичем? Вы знаете, что было бы именно так! Отец, забудьте о моём женском теле, пусть я стану вашим сыном, Аменмосом для вас и всего Египта, царевичем, царём, который когда-нибудь унаследует ваш трон...
— Тихо! — крикнул фараон, не понимая, что говорит. — Замолчи! Замолчи! Замолчи! — Он поднялся и пошёл, не видя дороги, лишь бы подальше от этих слов. Знакомое удушье остановило его на третьем шаге. Он пошарил рукой вокруг в поисках опоры и в отчаянии повернул назад. В один миг дочь оказалась рядом, глаза её были полны тревогой.
— Отец! О, Амон, смилуйся над нами! Садитесь, вот скамейка, я сейчас позову рабов, лекарей...
Она рванулась было прочь, но фараон схватил её за руку и удержал, беззвучно пытаясь выговорить:
— Подожди.
Мгновение она стояла, дрожа, готовая сорваться с места, и испуганно вглядывалась в его лицо; наконец опустилась на скамейку, взяла его руку, поднесла к губам, прижалась к ней лицом и тихо заплакала.
— Завтра, — шептала она, — осталась только одна ночь. Хеб-Сед... Боги вернут вам здоровье. Молодой и сильный... навсегда...
Хатшепсут не верила в это. Это было ясно из слов, которые она только что произнесла, из той безжалостности, с которой она сообщила ему страшную истину.
Тутмос сидел неподвижно, пережидая разыгравшуюся в груди бурю и пытаясь успокоиться.
Конечно, всё, что сказала дочь, было верно, а вот вывод — неверный. Это была чистая правда, хотя и тяжёлая, но она лишь укрепила его решение — единственно правильное и не подлежащее изменению. Не было никаких помех его осуществлению, поскольку он верил в тайну Хеб-Седа. Он должен верить.
Читать дальше