Сергей Омбыш-Кузнецов - Повесть о партизане Громове

Богатин взмахнул хлыстом — он со свистом рассёк воздух.

— Врёте, — со злостью проговорил он. — На жену клевещете.

— Лучшего придумать не мог, — с невинным видом ответил Топтыгин. — Не верите, тогда и разговаривать нам больше не о чем. Мы, господин следователь, всё равно друг друга не поймём.

— Заставим понять. Сами расскажете, какой бандит с этим паспортом скрывается.

В памяти Топтыгина всплыла картина расправы анненковцев над участниками Чернодольского восстания: зловещее зарево пожара над Славгородом, залитая кровью площадь, искажённые смертью лица крестьян, исколотых штыками, и десятки трупов, беспорядочно наваленных у заборов.

— Бандиты те, кто мужиков в Славгороде штыками кололи, — мрачно проговорил Топтыгин. — Не мне, вам они сродни. Я с честными людьми дружбу вожу.

— Молчать! — вскочил на ноги Богатин. — Не то…

— Не стращай, не боюсь! Всех не расстреляете, — перебил его Топтыгин.

— Молчать!.. — Богатин с силой взмахнул рукой, — хлыст оставил на лице Степана багровую полосу.

Топтыгин сжался от боли, минуту стоял покачиваясь, и вдруг коротким ударом сбил Богатина с ног. Падая, следователь крикнул:

— Взя-я-ть!

Стоявшие у дверей два здоровенных солдата схватили Степана и так заломили назад руки, что они хрустнули в суставах. Затем повалили его на пол. Богатин вскочил на ноги и, видя поверженного противника, как очумелый, стал топтать его, бить сапогом по лицу, голове. Топтыгин потерял сознание.

Солдат по приказанию Богатина притащил ведро воды и вылил её на арестованного. Степан медленно приходил в сознание. Когда он приподнялся на локте, всё ещё плохо понимая, что с ним, Богатин спросил:

— Надумал?.. Говори, кому паспорт передал? Сразу же отпустим…

Топтыгин вспомнил, что от него требуют, и, сплёвывая на пол кровь, тихо, но твёрдо проговорил:

— Нет, ничего не скажу.

Лицо Богатина покрылось красными пятнами, веко нервно задёргалось.

— Скажешь! Заставим сказать. А ну, ребята, на дыбки его!

Солдаты снова схватили Топтыгина, скрутили руки за спиной верёвкой и, перебросив её конец через крюк на матице, подтянули его к потолку. Степан повис на вывернутых руках и стал похож на большую птицу, собравшуюся взлететь. Он вскрикнул от боли, закусил до крови нижнюю губу и затих. Лоб его покрылся капельками пота, на висках вздулись синие вены.

— Н-ну, скажешь?

— Н-е-ет!

Топтыгин ещё долго висел на верёвке перед Богатиным, который сидел на стуле, закинув ногу на ногу, и, складывая тонкие губы трубочкой, пускал кольца табачного дыма. Степан смотрел на огонёк папироски, в его глазах он всё разгорался и разгорался, красные круги наплывали один на другой, наконец соединились в оранжево-кровавое пламя — и Топтыгин опять потерял сознание. Его снова отливали водой, снова истязали, но ничего, кроме стонов, от него не услышали. Лишь когда стемнело, его в беспамятстве утащили в холодную и сырую камеру и, как мешок, свалили на пол.

…— Степан Галактионович ничего не сказал, — закончил рассказ Василий Коновалов. — Но звери до того его мучили, что, говорят, он даже немного умом тронулся и сейчас находится в больнице. Обо всём этом нам сообщил начальник милиции Ипатов. Капитан Ипатов дельный человек, наш. Он и Ефросинью Алексеевну Кадыкову от смерти спас, с его помощью бежали из тюрьмы Маздрин, Тищенко, Чернышев и Клевцов [13] Все они большевики. Тищенко и Чернышев — члены Каперского Совета. Маздрин — впоследствии руководитель военного отдела Облакома, Клевцов — член Облакома. .

Внимательно выслушав Коновалова, Громов задумался: «Я виноват в аресте Топтыгина, я и в ответе, если с ним что случится. Надо выручать его из беды…» Затем захватила другая мысль: «Подпольные группы во многих сёлах созданы, и Коновалов прав, что их силы надо объединить».

— Вот что, Василий, — сказал, наконец, Громов, — Топтыгина мы освободим, а тебе поручаю побывать в подпольных организациях и пригласить их руководителей на совещание. Совещание будет здесь, на заимке.

Каменская больница, превращённая белыми в госпиталь, расположена почти на самом берегу Оби. Из окон её видно, как снуют по реке лодки, иногда проходят небольшие колёсные пароходики, накрывая водную гладь шалью чёрного дыма. Их басовитые гудки доносятся до лежащих в госпитале раненых и больных, напоминая, что за окнами продолжается жизнь.

Однажды солнечным утром на берегу против больницы появился подросток лет четырнадцати-пятнадцати. В руках у него было ржавое ведёрко и удочка. Он закидывал леску в воду и скучающе смотрел на самодельный поплавок. Когда рыбёшка клевала, он выкидывал её на песок, неторопливо снимал с крючка, но смотрел не на добычу и не в ведёрко, а поверх — на здание больницы.