Вадим Полуян - Ослепительный нож

- Мой узелок в карете.

Олфёр тут же под благовидным предлогом вышел. Перед отъездом предстояла последняя проверка всего и вся.

- Я рада. Мысли твои покойны, - примолвливала Власта, помогая одеться боярышне.

Прощальный взор на родовое гнездо был брошен сквозь слёзы.

Карета с одинокой орлицей в гербе дёрнулась и покатила со двора.

В оставленные ворота по-хозяйски входили чужие люди.

«Прощай, мой прекрасный рай!»

Вот уже и застенье. Колеса протарахтели по брёвнам моста над Неглинной. Кони помчали по Воздвиженке мимо купеческих теремов к Можайской дороге. Боярышня Всеволожа удалялась в изгнание, может быть, до скончания живота.

- У тебя мысли злые, сестрица, - внезапно сказала Власта, - Отвлекись мыслями.

Только что Евфимия вспомнила слова псалмопевца Давида, сказанные много веков назад как бы о нынешнем великом князе московском: «Ты сирот оставлял с пустыми руками. За то вокруг тебя петли, и возмутил тебя неожиданный ужас, или тьма, в которой ты ничего не видишь».

- Поведай, умница, - попросила Власта, - пришёл ли в нашу землю покой с возвращением законного венценосца?

- Распря лишь начинается, - провела нежными перстами Евфимия по загрубевшей в лесной работе руке своей спутницы. - Князь галицкий уступил, старшие же сыновья его не вложили меч в ножны. А родитель отстанет ли от детей? На харатейном пергаменте и отстанет, а в жизни нет. Ратная же доблесть Василиуса, судя по Клязьминской битве, сомнительна. Вот и жди вскорости нового великого князя на Москве…

Обе вдруг едва не стукнулись лбами. Кареть резко остановилась.

В сумеречных слюдяных оконцах замелькали тени.

Дверца распахнулась стремительно.

В предночной час смоляной бородач показался синим.

- Выходи, боярышня Всеволожа! Евфимия не шелохнулась.

- Кто будете?

- Кто никто, выходи! Иная кареть для тебя готова. Девка поедет своей дорогой. Ты - с нами.

- Шиши? - спросила боярышня.

- Мы не воры, - чуть оторопел бородач. - Княжьи воины. Есть до тебя понадобье. Пересядь, не буди в нас силу.

- Он не шиш, - шепнула Власта. - Страшится не исполнить чужую волю. Я за тебя спокойна. Крадёжники хотят отвезти туда, где ты люба.

- Сунетесь, - гневно произнесла боярышня, - отведаете моего ножа. Затворите дверцу. Пусть возница едет.

Бородач прищурился.

- Твой возатай связан.

Грубо, нетерпеливо вторглись в мирные переговоры наружные голоса:

- Румянец, хватит!

- Софря, изымай куклу!

- Ельча, заходи сзади!

Некто дюжий втиснулся в кареть и отпрянул с воем, залившись кровью.

- Ой, ужалила! Будь она проклята…

В то же время медвежьи лапищи сдавили плечи со спины. Неиспытанная доселе мощь пушинкой вынесла Евфимию из кареты.

Власта же сквозь отверстую дверцу внушала по-прежнему:

- Не пугайся.

Ельча развязал Олфёра. Румянец возился с рукой раненого. Против лёгкой кареты высилась обшарпанная грузная колымага, запряжённая шестерней.

- Дозволь со спутницею проститься, - обратилась обезоруженная похищенница к одолетелю.

- Простись, - разрешил Ельча. Евфимия с Властой обнялись.

- У них нет зла, - шепнула ведалица мыслей. - Тебя просто умыкнули.

- Кто умыкнул?

Выслушать ответ не дозволили. Насильно усадили в неуютную повозку. Ельча устроился на облучке, Румянец и Софря - с пленницею в трухлявом коробе. Шестерня рванулась, как шесть ветров. Обшивка ныла. Доски жалобно скрипели. Вот-вот развалится дрянная колымага. Охраныши помалкивали. Расспросы Всеволожи, грозные и мягкие, звучали втуне. Ночлегов не было. Четыре постояния, две трапезы за нощеденство. Спи, сидя и трясясь. Кони крепкие, повозка хлипкая - не очень-то вздремнёшь. Похищенники перемол вливались о неважном для Евфимии. Ей же - неизменные три слова: «Ешь», «Садись», «Сходи». Последнее, когда просилась по нужде. Пускали по ту сторону повозки, сами становились так, чтоб видеть, если отбежит с дороги.

Селения мелькали за оконцем незначительные. Шестерня не замедляла бега. Но вот всё тянется и тянется обширное подградие. Боярышня увидела высокий тын на земляном валу, соломенные кровли, низкие лабазы, площадь, дубовый кремник. Высокая угловая башня, вскинутая, как большой палец, придавала кремнику победительный вид. Протарахтев над рвом, кареть остановилась.

- Червлёный плат! - раздался грубый голос.

- Кровь из носу! - ответствовал Ельча. Раскрылись толстые, скрипучие врата.

- Как именуется сей стольный град удельный? - полюбопытствовала московлянка.