Вадим Полуян - Ослепительный нож

Полагья нетерпеливо выскочила за дверь. Ей хотелось принести в дом обилие новостей. Однако нагрянувшие события побуждали семью Всеволожей не навостривать, а затыкать уши. Эти события для боярина Иоанна были ужасны.

- Василиус на Москве, - сел он на невынесенный короб, упёр локти в колени, закрыл лицо. - Посылывал людей найти безопасный путь. Тщетно. Все дороги заставлены. Обыщики рыщут. Юрий бросил меня на съедение зверю…

- Батюшка, - обняла дочь сомлевшего отца. - Сам же давеча сказывал: неуверенность в себе подымает силы. Неужто на Москве скрыться негде? Я тебя отай отведу к Бонеде, у купца Тюгрюмова такой терем - всех клетушек за день не обыскать. А уляжется алчба к мести, в Нивны убежим, в лесное жилище ведьм, отсидимся и…

Иоанн погладил золотую головку дочери.

- Навыдумывала! Ведьмы, тайники… Всё всуе. Всюду прятаться позор, в Литве ли, у своих ли ведьм. Страшно принимать казнь смертью? Нет, душа моя, Евфимьюшка. Величайший страх-то я уже изведал, принял казнь бесчестьем. Больно, что отмстить не преуспел. Теперь в Москве, как в западне. Остаётся ожидать приставов…

Евфимия, сжав руки у груди, хрустела тонкими перстами.

- Не допущу… Измыслю что ни что…

Боярин Иоанн поднялся и, обняв, повёл её из боковуши.

- Оставь… Пойдём-ка лучше, потрапезуем.

За трапезой он приказал холопов отпустить на волю. Боярышня, затрепетав, сдержала глубоко в Себе рыдания и, облизнув сухие губы, спросила:

- Ждёшь конца?

Иван Дмитрич отвечал спокойно:

- Жду… - И ободряюще улыбнулся. - Не успели мы с тобой одолеть ни «Алкорана», ни «Книгу исцеления» Авиценны. А жаль. Откровение языков дано тебе свыше щедрее, нежели мне.

После трапезы, не отходя на опочив, он предложил пройтись по саду.

Как пуговицы, на деревьях зеленели яблочные завязи. Душисто цвела сирень.

- Если рай таков же, как наш сад, - сказал боярин, - считай, что я уже в раю.

И тут-то их нагнал Кумганец с искажённым ликом.

- Господин, там старший пристав Савва Купров. А с ним ещё двое требуют тебя.

Иван Дмитрич отпустил Кумганца:

- Иди. Я следую тотчас. - Он крепко обнял дочь, прижал к груди. - Прости, частица сердца моего.

Евфимия, остолбенело постояв одна, бросилась к дому, взбежала под навесом гульбища в верхние сени. Там перед отцом стояли трое в длинных кафтанах с нашивками-петлицами для пуговиц, подпоясанные кушаками. У двоих на кушаках болтались лжични, чехлы для ложек. Главный из пришедших говорил:

- Пойман ты, боярин Всеволожский, государем Василием Васильевичем, как изменник и злодей.

Боярышня сопровождала шествие к воротам, к простой телеге, на коей увезли отца. Потом взошла наверх, окликнула Полагью. Та только что вернулась, сообщила, что на торговой площади перед Кремлем секут дворян московских Колударова и Режского, растянув голыми на кожаной кобыле.

- У нас издревле такой казни не было, переняли у татар. Позор! - злилась сенная девушка. - Народу - негде яблоку упасть. Бесстыжие!

Евфимия велела ей сходить к своей подружке Меланьице, прислужнице Витовтовны, просить, чтоб приняла великая княгиня дочь Всеволожского.

- Да разве ж лютая… разве примет?

Узнав, что господин её боярин взят за приставы, Полагья в голос разревелась и запричитала:

- Перестань, Полагья, - отвернула дрожащее лицо Всеволожа. - Делай, что велено. Время дорого.

Полагья, утираясь рукавом, вышла.

В ожидании её Евфимия прошла в отцову одрину и боковушу, где он работал, перебрала его пергаменты и бумаги. Те, что сочла опасными, снесла вниз, где кухарка Домница стряпала вечернюю трапезу, и швырнула в печь, наблюдая, как они съёживаются, обращаясь в пепел.

Повечер Полагья принесла весть, что боярышня может ехать во дворец, где великая княгиня примет её на своей половине в крестовой палате, а Меланьица встретит в сенях.

Олфёр Савёлов запряг пару в кареть. Летний день длился до восемнадцатого часа. Евфимия прибыла ещё засветло. Меланьица встретила её там, где амма Гнева едва не превратила Мастридию в мышь, и без слов провела в крестовую.