Вадим Полуян - Ослепительный нож

- Опашень скарлатный саженый, - продолжала Полагья, - стакан цареградский, кованный золотом, бадья с серебряною наливкою, икона святого Феодора Стратилата, выбитая на серебре…

«Сумеречный этот Олфёр Савёлов!» - загляделась Евфимия из окна во двор, где новый долгорукий конюший бил по загривкам своих подручных. Она даже пропустила в синодике «аксамитовую шубу с жемчужным кружевом, в кое вставлены гнезда с шестнадцатью яхонтами большими, лазоревыми». Зачем отец принял этого челядинца Васёнышева? Нельзя было не заметить, что боярин с вокняжением Юрия Дмитрича явно расслабился. На тревогу дочернюю отвечал мудрено: «Неуверенность в себе подымает силы, успех же роняет их». А она сомневалась: успех уронил отцовские силы? Скорее, неполный успех. Ведь сверженный был помилован. А когда выступил из Коломны, отец как бы ожил. Ездил ежедень во дворец, побуждал великого князя предпринять ответные действия. Возвращался раз от разу пасмурнее. Не сдавался. Даже после бегства из Москвы Косого с Шемякой, убийц Морозова, Иван Дмитрич с утра отправился к великому князю Юрию, а вернулся повечер. «Худо, дочь, вельми худо! - признался он. - Самое страшное - пустота в Кремле. Сойдёшь с коня у любого храма к Божьим стопам припасть, дорогую свечу поставить, ступишь на землю и… тишина! Никакой суеты сует. Вся жизнь там, в Коломне». Всеволожа узнала, что Юрий Дмитрич, напуганный московским нелюбьем, решил возвратить племяннику стол и уехать в Галич. Дьяк Фёдор Дубенской составил докончальную грамоту: «Целуй крест ко мне и к моему сыну князю Дмитрию Меньшому… А держати мне тебя, великого князя, в старшинстве… А детей мне своих больших, князя Василия да князя Дмитрия, не принимати…» Из грамоты явствовало, что для боярина Иоанна Всеволожского всё кончено. Однако он не пал духом. В Галич так в Галич, а там что Бог даст…

- Шуба объярь вишнёвая на соболях, - продолжала Полагья, - шуба горностайная из чёрной тафты, опашенок из багрового киндяку, шапочка соболья…

Евфимия прикрыла оконце, чтоб со двора Олфёрово злоязычие не мешало, и тяжело задумалась. Вчера отец пришёл туча тучей, лица на нём не было. Князь Юрий забыл своего советчика, будто разум отринул. Вместе с меньшим сыном Дмитрием Красным и пятью человеками ополночь покинул Москву, а боярину Иоанну накануне - ни слова. Боярышня бросилась к батюшке с утешениями, а он удивил её твёрдой, хорошо осмысленной речью: «Наш путь теперь на Великий Новгород к любезному другу моему князю Константину Дмитричу. Он не выдаст». Евфимия знала этого младшего из дядей Василиуса, частого гостя дома Всеволожей, любителя потрапезовать, пособоровать с боярином Иоанном, будучи на Москве. Этот князь появился на свет при смерти своего отца, героя Донского, оттого и не досталось ему удела по духовной родителя. Вокняжившись, старший брат отправил его наместником во Псков. Получивший удел не отцовой, а братней волей, Константин той же волей и лишился его. Он не согласился с введёнными старшим братом правами наследования и не исполнил требования великого князя клятвенно уступить старшинство пятилетнему сыну его Василиусу. Имение Константинов было отнято, бояре его попали под стражу, сам бежал в Новгород, где нашёл достойную жизнь и помощь. Как тут не догадаться, что при первом же столкновении Василиуса с дядей Юрием, Константин возьмёт сторону последнего. Василиус не догадался, послал его в начале усобицы против дяди с великокняжескими полками. Конечно, тот Юрия даже пальцем не тронул. Из-за ордынского суда, где Всеволожский защищал юного великого князя, дружба его с Константином чуть поостыла. Однако после ссоры с Василиусом младший дядя его был первым, к кому бросился боярин Иоанн. И вот судьба повторяется…

- Опашень сукно шкарлат, - продолжала Полагья, - петли и кружево плетёное серебряно, кружевцо узкое кованое немецкое, кафтан атлас золотный, шёлк лазорев, подложен тафтою червчатою, две рубашки да двое портки тафта бела, у всех по швам пояски золотые и плетёные, и петли золотные, у всех на вороту зерна жемчужные…

Тут отворилась дверь, вошёл Иоанн Дмитрич, поднял руку с открытой дланью и резко опустил:

- Прекращай сборы, Полагья… Поздно!

- Батюшка! - удивилась Евфимия.

Боярин вскинул указательный перст. Все прислушались.

Набаты били, как гром небесный. На сей раз огромные барабаны наполняли сердце не радостью, а смятением. Это ясно прочитывалось на лице Ивана Дмитрича.

- Будто пороки в кремлёвскую стену бьют, - тихо молвил он. - Только слишком частые удары для пороков.