Вадим Полуян - Ослепительный нож

- К Фотинье, - заявил Кузьма. - Велением боярина Ивана я послан был привезть Фотинью. Котов думал спасти дочь. Знал: и Мамонам, и сестричеству - конец. Наказывал прикрыться ремеслом водатаря и поспешать. Я двигался не пешим, вёз Матрёну на телеге… Мы с боярином Иваном давние приятели. И вот… К чему теперь мне лес? Да и тебе…

Помолчали, каждый со своими растревоженными мыслями. Потом Евфимия призналась насчёт леса:

- Не знаю. Тянет туда сердце… Оставайся. Силван скроет. Он ещё не так чтоб далеко…

Телега с поселянином едва проехала сожжённую усадьбу, выбиралась на дорогу.

- Ай, в лес так в лес! - решил Кузьма.

И вот она, невидимая стёжка: от берёзы меж двух вязов - к трём дубкам. У дуба голенастого отвислый сук указывает речку Блудку. От виловатой старенькой ветлы сквозь иву - в дром. За ним - поляна с рассохой-клёном, где водили ликовницы свой вьюнец. А дальше - снова к тихой Блудке и - по-заячьи петлями, кругалями - до задранного корневища дуба, ниспроверженного молнией.

- Фух! Не могу, - отчаялся Кузьма. - Живот - будто Матрёна изнутри царапает. Башкою будто к мельничному колесу привязан.

Евфимия остановилась с оторопью:

- Занемог! Не надо бы тебе со мной… Ужель отравлена стрела?

- У гадов не без ядов! - напомнил поводатарь.

- Сказала ради красного словца, - оправдывалась Всеволожа. - На погари стояла в о держании… Видела - бледен, так ведь от заточения. Ох, глупая моя головушка!

- А гадовьё-то было с кровью! - напомнил занемогший о своих тягостях под обезглавленной ветлой.

- Теперь и губы сини, и лицо синё, - испуганно отметила боярышня.

Она коснулась узловатой длани спутника и ощутила в ней холодный пот.

- Пошли, - позвал Кузьма. - А то вернуться будет не в измогу. - И, зашагав, махнул рукой. - При чём стрела? От каши полбенной такое кровавое гадство. Проквасили антихристы, а я не разобрался с голоду.

- Вот! Вот она, поляна, - обрадовалась Всеволожа. - Орешек-теремок целёхонек!

- Тут не могли их сожещи, - пробормотал Кузьма.

- Нет, это же не их избушка, - не столь ему поведывала, сколь сама с собою рассуждала гостья аммы Гневы. - Их избушка на иной поляне. Здесь, я вижу, не бывали кмети, не то оставили бы погарь. Льщусь надеждой: сундук с книгами - на месте. Отыщу «Добропрохладный вертоград». Такое вычитаю снадобье!

Шагов за десять до крыльца Кувыря рухнул. Евфимия натужилась поднять, и недостало сил. Лишь на спину перевернула для удобства, ибо он пал ничком.

- Предчувствую конец, - сказал водырь.

- Тяжёл в свою Матрёну! - сетовала Всеволожа. - Полежи, найду рогожку. Внесу волоком…

- Лучше погляди в лечебник, - понадеялся недужный и обеспокоился: - Как опознаешь, что со мной?

Боярышня ответила:

- Глядела в эту книгу: там яды - по приметам, от каждого - противоядие.

И, полная решимости, вбежала в теремок. Всё было на местах. Сундук открыла - вот он, фолиант искомый!

Шуршали ветхие страницы. К шуршанию в пустой избушке стал примешиваться посторонний звук: то досок скрип, то чьё-то шевеление по доскам. Всеволожа не успела опознаться, как узрела голую ступню, что свесилась с полатей. Чья ступня? Она вскочила. Не сделала и шагу, голос сверху обдал счастьем:

- Ба-а-арышня!

- Ой! - вскрикнула Евфимия. - Фотиньюшка! Две девы обнялись. Одна - огонь и радость, другая - грусть и хлад.

- Тебе всё ведомо? - Фотинья вопрошала чужим голосом.

Боярышня не уставала тормошить её.

- Силван сказал: «Двенадцать ведьм сожгли!» А ты… Ведь ты жива?

- Они ошиблись, - сникла уцелевшая сестра лесная. - Сожгли одиннадцать.

- Вас кто-то предал! - посуровела боярышня. Фотинья будто бы осведомлённо закивала.

- Кто? - невольно отступила Всеволожа. Изба отяготилась каменным молчанием.

- Безмолвствуешь, - понурилась Евфимия. - Вестимо, ты не ведаешь. Я дура.

Дева вскинула округлый подбородок:

- Ты не дура! - Глядя в расширенные очи Всеволожи, продолжила: - Желаешь знать предательницу? Вот, она перед тобой!

Всеволожа отскочила, как от прокажённой.

- Нет веры… Хоть казни… Нет веры…

- Отчего же? - села на чурбак у очага Фотинья. - Помнишь, как Генефа-лицеведка назвала меня предательницей? Всеприлюдно… Не ошиблась! Помнишь, допекли меня вконец? Отец мой, видишь ли, убийца князя Юрия! Подзуживала всех провидица Янина. Амма же - ни пол словечка, будто дело не её!

- Акилину с Андрей Дмитричем за караулом увезли в Можайск, - сказала Всеволожа.

- Ведь не в убийстве их винят, а в колдовстве, - отметила Фотинья.

Обе замолчали. Всеволожа, не справляясь с горем, стала причитать: