Вадим Полуян - Ослепительный нож

- Учёная колдунья хуже прирождённой! Боярышня поднялась, подступила к князю:

- Иван! В каких писаниях сказано, что голода бывают от волхвования или волхвами хлеб умножается? Веришь этому? Не преследуй волхвов! Умоляй их, дары подноси: пусть устроят и мир, и дождь, и тепло, и плодоношение. Вот три года неурожай на Руси и в латинских землях. Это волхвы наделали? Скорблю о твоём безумии! Мой батюшка поведывал, как, испугавшись язвы, во Пскове сожгли двенадесять ведьм. Язва унялась? Ты тоже впал в темноту языческую. Умоляю: остановись! Отступись дел поганских! Не впадай в грех, угождая временщику! Покайся в истреблении «ведьм», отпусти Мамонов. Не суди их судом Шемякиным.

- Шемяка сегодня - сила! - пробормотал Можайский.

- Сила - уму могила! - приговорила Евфимия.

- Послухование Софрона Иева не сбросишь со счетов, - задумался князь. - Что же, его водой испытывать по дедовскому обычаю? Станет тонуть - солгал, поплывёт - за ним истина.

Боярышня не сдержала усмешки:

- Дьявол ему утонуть не даст, тебя обрекая на душегубство. Вода - естество бездушное. Богу верь! Он обличит клевету Софрона. Вспомни, как Фотий митрополит был оклеветан перед Витовтом. Он и церковь Киевскую пограбил, главу и славу всея Руси! Он и узорочье церковное увозил в Москву! Клеветы нужны были, дабы Русь южную даже в вере отторгнуть от Руси северной, разрушить главное наше единство. А клеветник оказался свой. Какой-то Савва Аврамиев. Жил неподалёку от митрополичьего дома. И вот - пожар! Помнишь - мы были малыми детьми, - горел митрополичий двор? Огнь от Фотиевой палаты отторгся облаком, достиг клеветника, испепелил живого…

Можайский, остановись перед Всеволожей, сказал:

- Истерзала меня! Слушай признанье: Шемяка зол, что простил Василиуса. Против себя пошёл; отдал ненавистному Вологду. Как родитель его - Коломну. Ему бы теперь сорвать зло. На ком? С тобою не преуспел, сбежала. Вспомнил Мамонов. Ради почину велел истребить лесных ведьм. Бояр же - предать суду по исправе. Прислал послуха для свидетельства, послухатая для смертного приговора. Все Юрьичи верили, что Мамоны - виновники гибели их отца. Ты была невестою Красного, разубедила его? Мне ль нынче разуверить Шемяку? С ним повязал судьбу. С ним готов сам на смерть. Изменить? А куда?.. К кому?.. К Ваське под топор? В Литву на изгнание?

Боярышня убеждалась: её заступа напрасна. Обронила с презреньем:

- Сколь же ты жалок!

И тут он словно с цепи сорвался.

- Порутчица! За Мамонов порутчица! Не бескорыстно ли поручаешься?

Евфимия напророчествовала:

- Чтоб ты помер изгнанником!

- А за это… - забушевал Можайский, - Яропка!.. Взять за караул! На цепь в колодки, в ножные железа!

Всеволожа стояла у старой оконницы со сломанным запором. Легко открыла. Впустила горький дух палых яблок. Узрела под оконцем куток для огородных орудий, покрытый добротным тёсом. Невдали - ветхий заплот, где ночные псы проломали лазеи. Сгинуть бы в одну из лазей, подалее от лихого терема!

Яропка надел на руки смыки, повёл во двор.

- Анашка! - сгаркнул он пристава. - Проводи в колодницу!

- В какую? - Бердышник таращил зенки.

- Проснись! - повелел Яропка. - В ближнюю. Где башня высока, караулиста.

Пошли затыненной улицей. Опускались сумерки.

Досадовала Евфимия: не так вела речь с Иваном. Поддалась чувствам. Теперь кто спасёт Мамонов? В голове злое, как лисий лай, напутствие Ивана Можайского: «Пошлю тебя в дар Шемяке, то-то обрадуется!»

В Можайске две путницы остановились у торговки Олёницы. Фотинья познакомилась с ней, наезжая с послугами для аммы Гневы. Олёнице она верила. Не верила надежде Евфимии выручить Мамонов. Сама не годна в помощницы. Её тотчас опознают. Двенадцатая несожжённая ведьма! За предательство не просила пощады. Прикинулась девахой-деревенщиной, указала путь. Сама до врат смерти осталась с сёстрами. Сражалась бок о бок с ними. Не разделила пещь огненную. Смогла перегрызть смыки на руках, освободить ноги. Отползла в чащу. Боярышня мысленно осудила Фотинью: спешит под крыло отца! Расставаясь, договорились, что дева дождётся возвращения Всеволожи.

И вот - знакомый облик впереди под иноческим покрывалом. «Не дождалась?» - удивилась Евфимия. Зачем она здесь? Приближалась, повесив голову, закрывшись понкою ниже глаз. Разминулись при полном равнодушье бердышника. Фотинья на миг одарила Евфимию условленной среди лесных дев рожекорчей. Так две сестры обменивались обычно, замышляя повалить наземь третью. Вязница моргнула в ответ, стала скашивать взор назад. Пошла же быстрее, чтобы поравняться с охранышем: он вёл её на смыках, как козу в поводке. Зайдя чуть вперёд, вязница остановилась.