Вадим Полуян - Ослепительный нож

- Далее, далее! - торопил муромский воевода. Парфён тяжело вздохнул.

- Далее ночью мой князь Ярославич слышал с Шемякина двора страшный вопль… Утром узнал: государя нашего ослепили!

- Эк, побелела ты, Евфимия Ивановна! - всполохнулся Семён Ряполовский.

- Подайте воды боярышне! - закричал князь Иван.

- Тише, - остановила Евфимия. - Мне… я в обычном здравии. Продолжай, боярин, - обратилась она к Бренко. - Что с великими княгинями?

- Софью Витовтовну отправили в Чухлому. Ослеплённый с женою заточен в Угличе. Дворяне московские, скрепя сердце, присягнули Юрьичу. Все, кроме Фёдора Басенка, государева воеводы, литовского выходца. Он торжественно объявил: «Не хочу служить варвару, хищнику!» За то окован, ввержен в темницу.

- Где же твой князь? - спросил Оболенский. Парфён понурился.

- Князь мой сбежал в Литву с ближними людьми. Мне ж велел скакать в Муром, ибо слух по Москве прошёл, якобы дети государевы спасены. Вот и рассудил Ярославич: кроме крепкого Мурома, им скрываться негде. Шемяка зол, корит Ивана Можайского. Мне велено упредить об опасности.

За столом воцарилось молчание. Тишина нарушалась всхлипами со стороны княгинь Ряполовских. Воевода Мурома глухо молвил:

- Готовиться к обороне! Всеволожа рассудила раздумчиво:

- Иоанн с Юрием безопасны в муромских стенах. С ними Меланьица. Во мне сейчас иное понадобье. Еду на Москву. Попытаюсь чрез Софью Шемякину действовать на самозваного государя.

- С чем? - спросил князь Иван.

- С тем, чтоб слепого вынуть из тесноты. А с ним - Марью Ярославну. Она опять в тягости. Надо определить их судьбу, воссоединить с детьми.

- Мыслишь, смиримся в нынешних обстоятельствах? - сумрачно спросил князь Иван.

- Нет, не дадим веселиться злобе! - поддержал его брат Семён.

- Будущее - воля Господня, - ответила Всеволожа. - Нынешнее же нам промышлять, сколько хватит сил.

Группа всадников приближалась к Первопрестольной. Впереди - статный витязь с молодецки закрученными усами. По бокам - два ратника с женовидными ликами, как два ангела из Небесного воинства.

- Прислушайтесь, сколь тиха Москва! Ни скрипа обозов, ни звона… Только - тук, тук, тук, тук! - тысячами сердец!

- Не придёт в себя от пожара.

- Не оправится, захваченная временщиком!

- Не то и не то. Просто пладенный час. А стучат - плотники.

Так которовались, въезжая в столицу, Евфимия, Карион и Раина.

Кони скакали по узкой улице. Погарь виднелась и там и сям. Топоры стучали вовсю. Венцы свежих теремов блинчатыми пирогами ласкали взор, вытным запахом щекотали нюх.

Осталось миновать Торг, попасть на Варьскую, или Варварку, там - дом Тюгрюмова. Бунко обнимет жену, Всеволожа - подругу, Раина порадуется их встрече.

На площади задержала толпа. Кого ждут? Все глаза - к Неглинке, где загрохотал мост под копытами и колёсами.

Евфимия увидела вершника на белом коне. С ним - боярское окружение. Позади - каптан, золотный змеец по округлым бокам. Вокруг - охраныши с бердышами.

Толпа ротозейничала на государево возвращение то ль с богомолья, то ли с прогулки утренней. На белом коне - Шемяка. В каптане, должно быть, Софья Шемякина, ставшая великой княгиней.

- Езжайте домой, - велела боярышня Кариону с Раиной. - Возьмите моего коня. Вскорости подойду, тут недалече.

Бунко повиновался, Раина же спешилась и упёрлась:

- Оставить одну? Ни на шаг! С ней иной раз не справишься. Стали в первых рядах зевак.

По расчищенному бердышниками пространству двигался человек в издирках, в медном колпаке, в железах и грубом вервии на почти нагом теле. Оседлал он палочку, как мальчишка. Держал в руке густо посоленную краюху хлеба.

- Максимушко! Максимушко! - разнеслось в толпе при появлении босого юродивого.

Привлёк он и внимание Всеволожи. Сей блаженный не был похож на пророчествующего Михаила Клопского. Тот пугал грозностью, этот смущал дурашливостью. Почти каждого усмешливо поучал:

- За терпенье Бог даст спасенье!.. За терпенье Бог даст спасенье!

Вот подошёл к молодице, испуганно осенившейся крестным знамением:

- Всяк крестится, да не всяк молится!

Вот подошёл к купчине из рядов красного товара:

- Божница домашняя, а совесть продажная! Кутырь отворотился. Босой страстотерпец припрыгнул на палочке к другому купцу:

- По бороде Авраам, а по делам Хам!

Тот важно протянул благоюродивому голую деньгу да так и остался держать невзятую.

Въехал на площадь Шемяка. Максимушка устремился к нему, протянул заготовленный ломоть: