Михаил Волконский - Жанна де Ламотт

– Что же, он тоже любит выпить? – усмехнулся Люсли.

– К сожалению, – вздохнул Орест, – у него огромный недостаток: он совершенно не признает водки и, несмотря на все мои убеждения, пренебрегал этим напитком… Мало того… даже меня старается отучить от водки, хотя это все равно, что отучить месяц ясный от солнечных лучей, которыми он светит… знаете? – вдруг перебил сам себя Орест, – это так здорово сказано, что я по этому поводу выпью.

– Ну, хорошо, так что же Николаев-то?

Орест снова выпил, закусил огурцом и продолжил свой рассказ:

– Вы спрашиваете, что сделал Николаев?.. Он нанял у нас комнату и жил якобы в бедности. Но затем в Петербурге явился француз Тиссонье, бывший приближенный его отца, чтобы сообщить ему о смерти его отца, кардинала Аджиери, который оставил ему все свое состояние, а оно заключалось в мызе, расположенной в отдаленной от нас стране Голландии… Надобно вам сказать, что этот кардинал Аджиери в прежнее время под именем аббата Жоржеля служил у знаменитого кардинала де Рогана личным секретарем. В это время он, то есть аббат Жоржель, сошелся с некоей русской графиней, и у графини в Амстердаме родился сын, которого она должна была скрыть от мужа, находившегося в России. Аббат на себя взял все заботы о дальнейшей судьбе ребенка и исполнял это свято, хотя не мог держать мальчика при себе даже в качестве воспитанника, потому что этот мальчик был как две капли воды похож на него. Он воспитал мальчика, дал ему средства к существованию, и средства большие, а затем, когда умер, то оставил ему все свое состояние.

– И большое? – спросил Люсли.

– Огромное! – сказал Орест. – Мы с Александром Николаевичем были в Голландии и вступили в права наследства, потом вернулись в Петербург и тут, совершенно случайно, нашли свою мать. Это была графиня Савищева, женщина чрезвычайно богатая, а затем, по воле рока или, вернее, происков злых людей, лишившаяся своего состояния и имени… Дело было в следующем: оказалось, что она была венчана по подложному документу, и потому ее брак с графом Савищевым был расторгнут, ее сын был объявлен незаконным и лишился таким образом своего титула, а состояние по закону перешло к ее племяннице. Эта несчастная женщина, как пишется в повестях, была в чрезвычайно бедственном положении и вдруг, совершенно случайно, благодаря одному документу выяснилось, что мой приятель Николаев – не кто иной как ее сын… Он снова окружил ее царственной роскошью.

– Ну, а тот, другой… бывший граф Савищев?.. что с ним сделалось? – тихо проговорил Люсли, слушавший с опущенной головой.

– Он пропал неизвестно куда! – ответил Орест.

Люсли провел рукою по лбу и после некоторого молчания, не сразу, спросил:

– Ну, а она, эта бывшая графиня Савищева, вспоминает когда-нибудь его?..

– Кого это? – не понял Орест.

– Своего пропавшего сына?..

– Нет, редко! – равнодушно произнес Орест.

– Ну, хорошо, – стал спрашивать дальше Люсли, – а этот молитвенник?..

– За который вы давали на аукционе бешеную сумму? – спросил Орест.

– А вы дали больше?..

– Ну, я-то давал известно почему… а вот ради чего вы лезли на стену?.. хотя, во всяком случае, я вижу теперь, что молитвенник стоит этих денег, раз вы готовы были заплатить…

– Я – просто любитель старых, редких книг, – пояснил Люсли, – и не мудрено, что желал приобрести редкий экземпляр, не жалея денег… но почему вы решились дать такую сумму…

– Да потому, что тут для меня в некоторой степени шел вопрос о жизни и смерти… Дело в том, что на покровительствуемого мною вольного кабальеро Николаева нисходит иногда странное желание отучить меня от водки… Тогда он лишает меня так называемых вивров, то есть перестает давать мне деньги на приобретение необходимого для моей натуры количества алкоголя… Можете в мое положение войти?.. Мое существование тогда превращается в подлое прозябание, которое совершенно не соответствует достоинству Ореста Беспалова. Я не знаю, какую надо иметь ожесточенную душу, чтобы обвинить меня за то, что я, лишенный водки, в тоске по ней, спер латинский молитвенник у Француза Тиссонье… «Француз знает и без того этот молитвенник наизусть… так зачем он ему?» – рассудил я и снес книгу к букинисту. Тот дал мне за нее пять рублей. Ну, разумеется, разыгралась история! Саша Николаич поставил мне ультиматум: или чтобы я достал ему назад молитвенник, или чтобы я больше ему на глаза не показывался. Это было довольно неделикатно с его стороны, но я решил не обращать внимания на эту неделикатность, потому что между нами, джентльменами… знаете… это наплевать, как говорила королева Мария Антуанетта… Мой милейший Саша Николаич велел мне не стесняться в деньгах, лишь бы откупить молитвенник, но оказалось, что букинист, которому я спустил молитвенник, успел уже продать его господину Орлецкому, а тут еще, как нарочно, аукцион у этого господина, вот я и подоспел…