Михаил Волконский - Жанна де Ламотт

– И где же он, этот молитвенник?

– Остался в руках аукционного мастера, которому я мог внести выданную мне сумму вами в виде задатка с тем, что остальное доплачу потом.

– Но ведь я вам дал сто рублей!

– Совершенно верно.

– И вы внесли их в виде задатка?!

– Да.

– И за сколько же вы купили молитвенник на аукционе?

– За тысячу восемьсот двадцать пять рублей!

Саша Николаич выпустил из рук книгу и открыл рот.

– Да вы как… – спросил он, – напились до аукциона или после?..

– Нет, гидальго, после!.. И напился в обществе того джентльмена, который и набавлял цену! Во всяком случае, можно утешаться тем, что молитвенник, значит, стоит этих денег… Вероятно, это величайшая библиографическая редкость.

– Тысяча восемьсот двадцать пять рублей!.. – повторил Николаев.

– Да ведь вы же сами, – остановил его Орест, – изволили сказать мне, чтобы я не стеснялся в деньгах, если нужно!

– Ну, хорошо… ну, я думал… ну, все сто рублей… но такую сумму доплатить…

– Да кто вам говорит, гидальго, что ее надо платить?

– А как же иначе? Я хочу вернуть этот молитвенник, во что бы то ни стало.

– И вернете!

– Каким же это образом?

– Гениальность Беспалова, – Орест поставил обе ноги на подоконник, обхватил его руками, оперся подбородком о колени и пристально посмотрел на Сашу Николаича, после чего произнес: – Сегодня на аукционе торг, и на нем догнали цену молитвенника до тысячи восьмисот рублей с лишним… Я внес в счет этой суммы сто рублей, а остальные деньги вносить вовсе не буду… тогда молитвенник поступит в переторжку, на которую я явлюсь, а конкурент мой, вероятно, не появится, и на переторжке молитвенник останется за мной рубля за два, три… Ведь книга – не водка, и таких любителей, которые платили бы за нее большие деньги, можно встретить не каждый день… Таким образом, вся операция будет нам стоить сто три или сто четыре рубля… Поняли теперь?

– Да, теперь понял.

– Ну, еще бы, когда я так отлично растолковал!.. Ну, а теперь, гидальго, до свидания, я направляюсь отоспаться, по обыкновению, к родителю своему, титулярному советнику Беспалову, ибо вполне сознаю, что в моем настоящем виде я в порядочный дом не приемлем.

– Ну уж так и быть! – усмехнулся Саша Николаич, – пройдите в вашу комнату потихоньку и выспитесь там!

Орест спрыгнул с подоконника, пошатнулся, но выпрямился все-таки во весь свой рост и произнес:

– Орест Беспалов не унизится до снисхождения… В милостях не нуждаюсь и поэтому удаляюсь под родительский кров… будьте здоровы…

Он снял картуз, раскланялся и исчез.

В это время в кабинет входила маленького роста старушка с высокой прической и лицом маркизы.

Саша Николаич обернулся к ней и спросил:

– Вы ко мне, маман?.. Отчего же вы не послали за мной, а беспокоились сами?

– Ах, мой миленький, – быстро заговорила она, – ну, какое же тут беспокойство?.. И потом, знаешь, я пришла просто посидеть у тебя… тут прохладнее!.. Я очень люблю тут у тебя… А месье Орест, кажется, опять нездоров? – ска зала она, указав на окно, с которого исчез Орест Бес палов.

Она никогда не называла его иначе, как «месье Орест», и слово «пьян» почитала неприличным настолько, что говорила вместо него «нездоров».

– Он уверяет, маман, что в нем «два угодья»! – улыбнулся Саша Николаич.

– Это, должно быть, милый, очень остроумно, только я не понимаю! – добродушно ответила старушка. – Какие два угодья?

– А по пословице: «пьян да умен, два угодья в нем!»

– Ах эти пословицы, я всегда их путаю!.. Но все-таки, что за охота тебе, мой друг, держать при себе этого человека?

– Ну, что ж, маман, он мне предан, а, главное, куда же он денется без меня? Он ведь совсем пропадет!

– Да, но эта история с молитвенником месье Тиссонье…

– Ну, молитвенник мы достанем обратно!

– И потом, знаешь, – покачала старушка головой, – я боюсь, как бы он не имел на тебя дурного влияния!

– Ну, маман!.. ведь я уже не маленький! – рассмеялся Саша Николаич.

– Ну делай, как знаешь, – покачала старушка головой, – я боюсь, как бы он не имел на тебя дурного влияния! – И добавила так, точно делала не весть какое открытие, только что пришедшее ей в голову: – Знаешь что?.. будем чай пить!

Саша Николаич знал и почему-то очень любил это пристрастие матери к чаю. Она как-то особенно уютно усаживалась за столом, за подносом с чайным прибором и так разливала и пила сама, что каждому неудержимо хотелось при этом тоже выпить чаю.

Саша Николаич позвонил и приказал появившемуся в богатой с галунами ливрее лакею подать чай.