Юрий Андреев - Багряная летопись

— Генерал Ханжин знает, куда мы держим путь, — с достоинством ответила Наташа. — Вы видели его подпись?

Офицер из патруля что-то зашептал на ухо старшому. «Безбородько из контрразведки», — различил Наташин натренированный слух.

— Ах вот как. Извините, молодые люди: таковы обстоятельства. Враг коварен, и он не спит! Могу сообщить, что у нас в тылу весьма откровенно шпионят даже женщины!

Неимоверно забилось сердце Наташи: неужели напали на след? Неужели какая-то неловкость вызвала подозрение?..

— Ничего легче не возникает в условиях фронтового города, чем слухи, — пренебрежительно сказала она. — Извините, штабс-капитан, но вам не следовало бы сеять панику.

— Слухи? Паника?! Извините, мадам, но уж вы-то, в силу вашего родственного положения, могли бы знать, что это не слухи, — возразил штабс-капитан. — Не далее, как вчера, я собственноручно вел огонь по двум наглым бабам, которые гребли прочь от города, несмотря на все предупреждения и окрики. Уверяю вас, это были отнюдь не молочницы!.. Можете следовать! — Он сухо козырнул, и они разошлись.

Откуда было знать Наташе, что Мария Саруль и Эльза Вайнер — героические агентурные разведчицы 25-й дивизии (именно их вчера обстреливал неглупый и настороженный штабс-капитан) трое суток провели в расположении белых, собирая сведения о колчаковской артиллерии, расположенной против мест возможной переправы красных войск? Действовали они дерзко, и дважды им приходилось уходить от преследования. Слух о «красных бабах-шпионках» широко разошелся среди колчаковцев. Эти легендарно-смелые женщины были схвачены месяцем позже во время их рейда в Челябинск и растерзаны в контрразведке…

— Ну что ты скажешь… — Наташа покачала головой. — Они так взвинчены, что готовы палить по каждой женщине и подозревать буквально каждого обывателя, отправившегося на рыбалку.

И вдруг земля дрогнула. Издалека донесся приглушенный расстоянием немыслимый гул.

— Артиллерия, — нервно сказал Игорь. — Но это далеко. Здесь совершенно безопасно. — И они быстро зашагали вперед.

Именно в эту минуту командир артдивизиона Хлебников по приказу Фрунзе отдал приказ открыть массированный огонь сразу сорока восемью орудиями, подавляя огневые точки белых и прикрывая главные силы переправляющихся бойцов. И, услыхав этот грохот, Наташа поняла, что борьба за город обострилась, вступила в новую фазу и что теперь ее сведения нужнее, чем когда-либо.

Вот и домик на задах госпиталя — того самого, столь памятного госпиталя. Наташа постучала в темное окошко. Почти тотчас за стеклом забелело сухонькое лицо тети Дуси. Прачка усиленно закивала головой и исчезла. Через минуту раздался скрип засовов, и дверь отворилась.

— Пожалуйте, пожалуйте, господа офицеры! Здравствуйте, Наталья Николаевна, заходите в дом.

— Давно мы не виделись, тетя Дуся, — с волнением сказала Наташа, вглядываясь в ее исхудавшее лицо.

— Так ведь с того самого времени, как ты ушла от нас, и не виделись! Красавица-то какая!

С глубоким чувством, как никогда не обнимала и мать, Наташа притянула к себе пожилую, иссохшую женщину. Прачка только коротко всхлипнула.

— Тетя Дуся, я уезжаю, вот пришла взять свой чемоданчик. Где он у вас?

— Дорогая ты моя барышня, а я давеча припрятала его у подружки своей. Уж дозволь я за ним сбегаю — в одну минуту, одна нога здесь, другая там. Присядьте, господа хорошие, а я скоро!

Хлопнула дверь, и Наташа с Игорем остались одни в полумраке — свечка едва освещала лишь стол, на котором стояла.

— Господи, хоть бы она не приходила вечность, — вздохнул Игорь.

— А как же Ханжин?

Игорь молчал, покусывая губы, потом его будто прорвало:

— Что мне Ханжин, что мне отец, что мне так называемая родина! Ничего-то мне не нужно, только видеть тебя, вдыхать запах твоих волос, быть с тобой, касаться тебя! — Он взял ее руки в свои. — Разве ты не видишь, не чувствуешь, что я говорю искренне? Я ревную тебя ко всем до безумия, больное воображение заставляет меня подозревать даже твоего дядюшку. Наташенька, скажи мне, что ты согласна стать моей, и ты станешь женой самого счастливого человека. Дядя отпустит меня из армии: я единственный наследник всего нашего рода, он не захочет рисковать моим будущим. Мы уедем на юг Франции, у тебя будет вилла, автомобиль, лошади, виноградник, а главное — муж, который будет жить только ради тебя одной. Пойми ты меня, — сказал он тоскливо.

«И этот предлагает любовь, а с нею тоже жизнь за границей. Они не могут существовать на родине. Милый ты мальчик, ты чистый, неиспорченный, но так воспитали тебя, что ты — чужой в собственной стране, среди таких же русских…» Она с сожалением погладила его по глазам. «Хоть бы стрелять не начал, дурачок, когда наши придут. Поживет в плену, кончится война, найдет себе место и на родине…»