Юрий Андреев - Багряная летопись

— Ура! Ура! — гремит на площади.

— Да здравствует товарищ Ленин! Да здравствует советская власть! — В воздух взлетают сотни шапок.

Фрунзе становится на ступицу колеса, но на землю ему спуститься не дают: десятки могучих рук, как пушинку, подбрасывают его в воздух — раз, и другой, и третий!

— Ошалели, чумовые! Отставить! Отставить! — Сиротинский и Кутяков отбивают у разгорячившихся бойцов командующего и ведут его к скамье — смотреть представление. Двуколку быстро откатывают, и зрителей от центра оттесняют — образуется площадка. Передние зрители ложатся, садятся, чтобы задним было виднее, и наконец общий гомон стихает.

На середину выходит клубный активист с белокурым чубом на лбу — Ваня-телефонист из штаба дивизии.

— Товарищи! — зычно возглашает он. — Начинаем наше представление всем на удивление. Занавеса нет, приглашаем верить на слово!

В круг живо вкатывают тачанку. К борту прибито два плаката: «Земля и фабрики — помещикам и капиталистам» и «Рабочим и крестьянам — плетка и веревка». В тачанку забирается «адмирал Колчак» — боец из агитбригады с приклеенными усами и огромными эполетами, а впрягаются в нее еще трое, наряженные соответственно под попа, буржуя и помещика. Под общин хохот они везут «Колчака» по кругу.

— Давай, давай, Петруня! — раздаются насмешливо-сочувственные выкрики в адрес «Колчака». — Гони-погоняй их в хвост и гриву, чертей гладких, когда еще на них и поездишь!..

Ведущий вскакивает в повозку и с чувством начинает декламировать:

Гремят бурные аплодисменты, а ведущий командует:

— Запевала, ко мне!

Из толпы выбирается улыбчивый худощавый парнишка, его знают, встречают возгласами, аплодисментами. «Акафист!.. Акафист давай!» — несется отовсюду крик.

— Сейчас будет объявлен и исполнен наш приговор над Колчаком, — торжественно объявляет ведущий.

Запевала влезает на тачанку, серьезнеет, откашливается и возлагает руку на «Колчака». Тот к вящему удовольствию зрителей ужимками изображает панический ужас.

— Во бла-жен-ном у-спе-нии… — низко загудел могучий, едва ли не с пароходное гудение бас.

Две старушки в первом ряду дружно крестятся. «Колчак» в страшных корчах ежится и испускает дух. Взрыв восторга колеблет ряды зрителей.

— Вечный покой подай, го-споди! — плывет низкий печальный голос.

Старушки снова усердно крестятся.

— Сибирскому Верховному правителю, его высокопревосходительству, — повышая тон, поет боец, — белому адмиралу Колчаку со всей его богохранимой паствою, чиновниками, золотопогонниками и всеми его поклонниками, прихлебателями веч-на-я, ве-е-е-чна-я па-амять!

— Вечная память, веч-на-я па-мять, ве-е-е-чная па-а-мять! — дружно грянула сотнями голосов масса бойцов.

Растерявшись, старушки крутит головами во все стороны.

Кутяков наклоняется к Джангильдину и кричит ему на ухо:

— Чапаев сильно уважает этот акафист!

— Ага! — сияет тот и дружески шлепает Кутякова по колену. Кутяков жмет его ладонь, твердую, как железо, оба радостно смеются, глядя друг на друга.

А запевала торжественно провозглашает:

— Всем контрреволюционерам, имперьялистам, капиталистам, разным белым социалистам, эсерам-карьеристам, монархистам и прочим авантюристам, изменникам трудовой России, от утра и до ночи, — он замахивается на «попа», «буржуя» и «помещика», они падают «замертво» наземь, — всей подобной сволочи, — бас набирает нечеловеческую силу, — ве-е-ечная, ве-е-ечная па-а-а-мять!

— Ве-е-ечная, ве-е-ечная па-а-а-амять! — согласно подхватывают все бойцы. Мгновение — и тишина раскалывается криками и аплодисментами.

— А сейчас будет русская плясовая! — объявляет ведущий. «Поп» и «буржуй» укатывают «Колчака», и на середину круга выходит боец с гармонью и в косоворотке, за ним другой боец — в сарафане, с платочком. Он жеманится, изображая красную девицу, и старается незаметно поправить грандиозных размеров тряпичную начинку на груди — «бюст». Декораторы снаряжали его от всей души. Восторгу зрителей нет предела, комментариям — один другого хлеще — нет конца.

Вдруг «девица» задрала подол, достала из брючного кармана платок и трубно высморкалась. Грохнул совсем уж отчаянный хохот, многие, визжа и вытирая слезы, в полном изнеможении садились на корточки. «Девица» непонимающе огляделась и, хлопнув себя «в прозрении» по бедрам, хриплым, прокуренным голосом произнесла: