М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

— Мне тоже следовало бы догадаться сделать это…

— Ну, если обо всем будешь догадываться сам, тогда тебе не нужно будет ни друзей, ни родичей.

— Что же ты узнал?

— Алигоко побывал дома.

— А потом?

— Взял запас провизии, забрал спрятанные драгоценности и… — Нартшу выразительно повел плетью в сторону Ошхамахо.

— Поня-я-ятно! — пробасил Тузаров. — Отъел курдюк — и в Курджий?! Нам нельзя терять времени.

— Это было бы глупо! — согласился Нартшу и тихо, как бы про себя, добавил, — особенно если потеряно все остальное…

— Много людей нам не надо? — спросил Канболет. — Там сколько с этим?..

— С Вшиголовым, если верить его унаутам, всего один уорк по имени Зариф. Может, еще кого по пути прихватит…

— Я беру с собой Кубати да вот нашего веселого таулу. А ты?

— Берешь Куанча? — улыбнулся Нартшу. — А сохранилась ли его веселость после ранения в голову? — Абрек делал вид, что не замечает Куанча, стоящего позади Тузарова.

— Эй, ты! — молодой балкарец сердито выглянул из-за спины Канболета. — Из-за моей головы пусть твоя не болит!

— У-о-о! Он здесь? Тогда, дружочек Куанч, если твоя голова в порядке, отгадай загадку: что такое четыре головы, два хвоста, семь ушей и семь глаз?

Куанч мучительно задумался и даже глаза прижмурил от напряжения, потом расхохотался и долго не мог выдавить из себя ни слова.

— Да это… да это… — он показал рукой на абрека и все не мог никак уняться, — это одноглазый Нартшу и одноухий Жарыча верхом на… на ло…шадях!

Канболет и Нартшу тоже посмеялись от души и единодушно сошлись в том мнении, что без такой головы, как у Куанча, им не обойтись.

Подошел с двумя оседланными конями бывший Жихарь, а ныне Жарыча, и, узнав причину всеобщего веселья, с удовольствием похохотал вместе с остальными.

Из стоявшего в отдалении шатра вышел Кубати, и теперь вся пятерка преследователей была в сборе.

— Получил напутствие? — спросил Канболет воспитанника.

Кубати чуть грустновато улыбнулся:

— Получил. Просил он еще тебе передать, чтоб Вшиголового мы обязательно доставили живым.

— Но ведь об этом он уже говорил мне, — Тузаров пожал плечами. — Хорошо. Не будем медлить. Твой Фица оседлан?

— Да. — Кубати негромко свистнул, и вороной красавец отделился от небольшого табуна, пасущегося на поляне, подбежал к парню и потянулся мордой к его лицу.

«Получил напутствие», — грустно размышлял, покачиваясь в седле, Кубати.

— Кивнул на прощанье — вот и все напутствие… Хотя он, отец, был, конечно, увлечен разговорами, которые касались опять религии…

…Атласный халат кадия выпачкан в грязи и прожжен в двух-трех местах, зато на лице священника — выражение благоуспокоенности и сытой важности.

Только что он напомнил присутствующим стих из Корана, где говорится о небе, поднятом над нами «без каких бы то ни было видимых опор», — уже одного этого вполне достаточно, чтоб отбросить всякие сомнения в могуществе аллаха! Тут уже возразить никто не мог: увидеть опоры еще никому не удавалось. Кадия слушали внимательно и понимающе покачивали головами. Что касается Адильджери, так у того просто дух захватывало и он млел от благоговения. Зато на Казанокова кадий посматривал не без опаски — ждал подвоха. И, разумеется, дождался.

— Если для аллаха все люди равны — ведь он оценивает человека лишь по его набожности и добродетели, — то почему же мы сплошь и рядом видим, как бедствует порою истинно правоверный мусульманин и благодействует богач, погрязший в пороках и неверии? — спросил Джабаги.

Кадий снисходительно улыбнулся:

— В священной книге сказано, что аллах «то полными руками дает пропитание, кому пожелает, то отпускает его в Известной мере».

— А почему в той же книге сказано, что аллах распределил средства к пропитанию так, «чтобы их одинаково хватало на всех просящих»?

Кадий сердито засопел и пустился в длинные рассуждения, не проясняющие суть дела, а наоборот — уводящие все дальше, в непроглядный мрак «священной черноты Корана». Под конец, когда он запутал всех, да и запутался сам, в шатре воцарилось тягостное молчание.

Ах, как хотелось Кубати тоже сказать свое слово! Но он тут был самый младший…

Потом кто-то спросил, верно ли, что все религии, от одного бога?

Кадий, брызжа слюной, зашипел что-то нечленораздельное и гневно замахал руками.

Тогда один из самых старших начал умиротворяющую речь, несколько наивным образом превознося мусульманство и в то же время пытаясь, на всякий случай, не обидеть и главную соперницу ислама — христианскую религию: