М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

Стало после этого таять войско Степана Тимофеевича. Уж недолго оставалось атаману до того дня, когда в Кагальницком городке своя же казачья знать его схватит и в Москву потащит [146] В 1670 году. .

Жихарь с частью казаков к запорожским сечевикам пробирался, да угодил в татарский полон. Двадцать лет ему тогда было. После этого вот уж тридцать седьмой год пошел, как он в неволе крымской. Последние восемь лет — к веслам прикованный.

Под вечер, когда поспали по очереди и Кубати и Жихарь, двинулись дальше, к маячившим в туманной дымке к величественным снежным горам. Голод все больше давал о себе знать, но никто не жаловался — мелочь!

Всю ночь ехали по-над краем лесистых предгорий, все так же держась в стороне от проходившей через селения дороги.

На рассвете устроили вторую стоянку. Умылись, попили воды.

Хорошо бы сейчас хоть табачку, — мечтательно сказал Жихарь.

— Не-е-ет! — покачал головой Куанч. — Сейчас бы кусок мяса и чашечку айрана.

— Оружие нам надо, вот что! — тоном старшего заявил Кубати. — А то едем, как без штанов. Цыпленок попадется — даже зарезать нечем. Без седел тоже плохо. У нас одно всего…

Жихарь вдруг расхохотался:

— «Чумой заболел!» От умора!

Кубати ласково шлепнул Куанча по затылку:

— Он у нас молодец!

Куанч горестно вздохнул:

— Молодец, молодец… а Емуза убили…

— В этом ты не виноват, — строго сказал Кубати. — И не горюй. Он как мужчина погиб.

Куанч отвернулся. Со страхом он думал о судьбе Канболета. Что, если тоже погиб? Наверное… А кунаку наплел он, будто рана пустяковая, будто Канболет и трех дней не пролежит… Вот горе-то!

— А долго нам еще бегать? — спросил Жихарь.

— Еще одна такая ночь, — ответил Кубати, — и мы в безопасности. Тогда заезжай в любой дом и отдыхай спокойно. Татар в этой местности уже не будет. Крепко их напугал князь Кургоко…

В безопасности они оказались раньше, чем думал молодой Хатажуков.

Пониже того места, где устроилась тройка наших доблестных джигитов, за чащей кустарника виднелась продолговатая поляна. Десятка два всадников вынырнули из леса и крупной рысью стали пересекать поляну с юга на север. Кубати напряженно всмотрелся — нет, не татары — и вдруг резко вскочил на ноги и крикнул во всю мощь своих богатырских легких:

— Канболе-е-ет!

Всадник, скакавший впереди, резко осадил коня и повернул голову на крик.

На поляне весело потрескивал костер. Жихарь от души резвился среди огромных кусков вяленой говядины, кругов копченого сыра и кувшинов с махсымой. Кубати и Куанч уже насытились — им, как и подобает горцам, нужно было немного.

Теперь они сидели вчетвером под старой дикой яблоней и тихо беседовали.

Четвертым был человек возраста Канболета со страшным вдавленным рубцом на виске, доходившим до глаза. Вернее, надо было сказать, до бывшего правого глаза. Канболет представил его:

— Это Нартшу. Мы с ним вместе еще в юности участвовали в кое-каких небольших стычках.

Нартшу буркнул что-то невнятное, но его единственный глаз смотрел на Канболета с восторженной влюбленностью.

— Здесь все люди — его люди, — продолжал Канболет. — Это свободные джигиты. Вы понимаете. Нартшу появился там… на Шеджеме, когда я, как последний лентяй, еще пролеживал бока под присмотром Нальжан. Вот он по-дружески и предложил мне заняться розыском моего непутевого кана, который стал мне доставлять слишком много хлопот в последнее время. Скорей бы уж сбыть его в отцовские руки и вздохнуть свободно, — Канболет дернул Кубати за ухо. — Но панцирь! Где же он? Ты говоришь, дружище Куанч, что в ту ночь его спрятал в расщелине, как и раньше, а он непонятно куда исчез.

— Клянусь, Канболет! Сам дурную свою башку чуть не поломал. Ничего не понимаю. Колдовство, что ли?

— Ну, нет! В колдовство я не верю. Люди иногда выдумывают вещи позагадочнее любого колдовства. Пошарим еще в том месте. Хорошенько пошарим…

Кубати скакал почти рядом (позади на полкорпуса) с Канболетом и чувствовал себя на вершине блаженства: хороший конь, отличное кабардинское седло — самое удобное в мире, на поясе наконец-то кинжал. И кинжал просто роскошный! Это подарок Нартшу. Увидев столько золота на ножнах и рукояти, Кубати смущенно попросил «что-нибудь» попроще, но одноглазый абрек, человек очень милый и душевный, только рассмеялся:

— Бери. Тебе попроще нельзя. Теперь ты самого Каплана любимый приятель.

На одном из привалов Кубати спросил потихоньку у аталыка — тот был сильно похудевшим и бледным: