М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

Сквозь заросли хлынула к стоянке целая орда вооруженных до зубов крымцев.

В Сунджук-Кале Кубати сподобился чести узреть луноподобный лик самого Каплан-Гирея, только в этом году взошедшего на престол…

Известие о гибели алиготовской сотни быстро дошло до хана, и он, находясь в это время на кавказском берегу, приказал в кратчайший срок найти и доставить к нему сераскира вместе… «с тем самым пши».

У Алигота всю дорогу стучали зубы, темнело в глазах, его постоянно мучила неприятная болезнь живота — такое было бы с каждым, кого срочно вызвали бы к подножию трона! Однако, против ожидания, хан встретил оскандалившегося баскака довольно милостиво. Алигота не удавили шелковым шнурком, не посадили в клоповник и даже не послали присматривать за работами по очистке бахчисарайских нужников. Хан оказался настолько великодушным, что лишь собственной священной рукой три раза стегнул камчой распростершегося у его ног пашу — и делу конец. Донельзя счастливому Алиготу, оставленному при своем бунчуке, высочайше затем позволили облобызать сапог властелина. О подобной награде трудно было и мечтать!

Еще больше повезло Шогенукову: рассказ о вероломстве князя — правителя Кабарды хан решил услышать из уст «главного свидетеля».

Теперь Алигот и Алигоко поняли, что резня на берегу Баксана состоялась как нельзя кстати. И тут Шогенукова осенило: он не промахнется, если скажет сейчас, что сын князя Кургоко у него в руках и что он, скромный пши, осмеливается просить луноподобного [143] «Солнцеподобным» был турецкий султан. принять в виде пустячного подарка этого юношу, редкостного по красоте и наделенного небывалой силой.

Да, Шогенуков не промахнулся. Хан соизволил выразить интерес к наследнику пши Кургоко и повелел привести Кубати. Шогенуков бросился выполнять монаршую волю самолично. При выходе из большой, украшенной со сказочной роскошью, каюты (дело было на корабле, на котором хан собирался отплыть под утро к берегам Крыма) он наткнулся взглядом на выпученные от изумления глаза Алигота-паши. Глаза эти не сулили ничего хорошего в будущем: как посмел Вшиголовый скрыть от сераскира имя такого пленника! «Ладно, ладно, пучеглазый! — подумал Алигоко. — Потом как-нибудь договоримся».

И вот очень скоро Кубати, которого в считанные мгновения успели обрядить в новую черкеску, обуть в новые тляхстены (по всем правилам их влажными натянули на ноги, как чулки), Кубати, которому быстро побрили голову и подобрали на нее красивую шапку, взамен окровавленной и грязной, Кубати, которого ни о чем не предупреждали, втолкнули в ханскую каюту.

Увидев сидевшего на покрытом коврами возвышении человека средних лет в раззолоченных одеждах, Кубати вежливо, приложив правую руку к сердцу, поклонился. Краем глаза он заметил Алигота-пашу: сераскир заметно горбился, на морде — подобострастно-искательное выражение. Чуть позади и сбоку юноша чувствовал жаркое прерывистое дыхание Алигоко. По обеим от входа сторонам каюты стояли очень, вероятно, важные шишки — калги и нурадины, лица у них были настороженные, что-то выжидающие и лицемерно угодливые. Взоры скромно потуплены, но время от времени — зырк из-под внезапно приподнятых век, зырк! Ни одну мелочь не оставят без внимания!

Раззолоченный человек, сидевший напротив входа под четырьмя маленькими окошками кормовой стенки, мелко затряс редковолосой козлиной бороденкой — это он беззвучно смеялся.

— Гордый! — кивнув на Кубати, сказал он терпеливо-добродушным тоном.

— Они все, черкесские пши, такие. А в этом, аллах свидетель, сразу видно породу — с ног до головы настоящий князь. Заметили? Поклонился он точно так же, как любому старшему по возрасту.

— Можно поучить его хорошему поведению! — высокий, более пышно, чем другие, одетый сановник выступил на один шаг вперед — это был начальник ханской охраны, любимец Каплан-Гирея (поэтому он и держался смелее других).

Хан только повел в сторону блеклыми невыразительными глазами — и самоуверенному вельможе пришлось замолчать и втянуть голову в плечи.

— Ничего, — вздохнул Каплан-Гирей, — будет служить у нас — станет более воспитанным. Вот как этот, — хан кивнул на Шогенукова.

Кубати отрицательно, но без вызова покачал головой.

— Мы у тебя не спрашиваем сейчас согласия, — чуть раздраженно сказал хан. — Посидишь до осени на весельной палубе нашего каика и подумаешь. Уведите. И без того мы потратили на этого юного гордеца слишком много слов.