М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

Кубати проснулся, когда небо стало едва светлеть, а звезды уже потускнели и не мигали больше острыми своими лучиками. Кто-то, развязывая руки Кубати, прерывисто и хрипло дышал ему прямо в лицо.

— Тс-с-с! Лежи тихо, — прошептал еле слышный шепот. — Это я, Куанч.

— Хорошо, ладно, — чуть дыша и боясь рассмеяться, ответил Кубати. — А Канболет где?

— Молчи. Потом. А что, что у тебя на ноге?

Вдруг громко шикнула цепь. Зариф, лежавший рядом, вскочил, как конь, обожженный ударом хлыста: опытный хищник всегда просыпается мгновенно и с ясной головой. Правда, не всегда с глупейшими вопросами в голове, как это было в случае с Зарифом.

— Эй! Ты зачем так делаешь? Кто тебя просил?! — ревел громила-уорк, сгребая в охапку и подминая под себя худенького Куанча.

Куанч издал вопль отчаяния и боли, но все же изловчился вытащить пистолет из-за пояса Зарифа и нажать на спуск. Повернуть руку, как надо, он не смог и пуля ушла в землю. От криков и грохота выстрела повскакивали насмерть перепуганные сераскир и князь. Они еще раздумывали, стоит ли броситься на помощь Зарифу или это им дороже обойдется, но тот успел обойтись собственными медвежьими силами. Видя, что Кубати сейчас подкатится к нему и лягнет ногой в колодке, а руки — страшные его руки — вот-вот освободятся от ремней, Зариф оглушил неожиданного гостя ударом кулака по голове и, не мешкая, навалился на Кубати. Довольно урча от сладостного упоения дракой, он в два счета скрутил парню руки, а заодно и ноги. После, уже не торопясь, он спеленал и бесчувственного Куанча.

— У такого волкодава, как Зариф, — уорк гордо стукнул себя кулаком в грудь, — ни один ягненок не пропадет! Клянусь вот этим желе…

— Прикуси язык, волкодав, — зашипел Алигот-паша. — Сколько ты шуму наделал! Только и умеешь бахвалиться. Забыл, как у такого пса, как ты, не ягненок, а сераскир Алигот-паша все равно что пропал! Еще и пасть раскрывает, шайтаном ушибленный! Меня и убить могли у тебя на глазах. Уж ты бы нисколько не помешал, помет ослиный! — паша разошелся не на шутку. — После ты еще мне ответишь и за потерянные камни, и за унижение, и за все беспокойства…

Надо все-таки отдать должное Алиготу-паше. Важный сановник испытал столько тревог, был на волоске от гибели, потерял великолепные драгоценности, однако проявил после этого гораздо больше кротости и терпения, чем это можно было ожидать от знатного крымского мурзы, попавшего в такие передряги. Он даже плетью никого не ударил, он не трогал Зарифа, пока тот не вызвал его раздражения глупыми своими высказываниями. Он не только не убил на месте, но и не стал истязать Кубати, что вообще следует поставить ему в огромную заслугу!

Объяснять все это одними лишь его страхами и неуверенностью было бы, конечно, недостаточно. Бедняга Зариф, естественно, не понимал таких тонкостей. Он тоже не мог бесконечно сносить грубости — благородный как-никак! — и в неповоротливой его душе начинало прорастать семя недовольства и обиды. А тут еще и князь злобно выплюнул сквозь зубы:

— Скройся с глаз, гадюка!

Зариф скрылся с глаз, но про себя мстительно подумал: «Смотри, как бы тебя эта гадюка не ужалила когда-нибудь!»

Алигот-паша и пши Алигоко не успели еще обменяться и двумя словами, как услышали со стороны тропы топот множества конских копыт, а в чаще подлеска — и справа, и слева, и спереди — осторожный шорох раздвигаемых ветвей.

Вот где она, погибель! Вот чего добился волкодав Зариф своим проклятым шумом!

— Эй! Тут их всего трое или четверо! — крикнул кто-то невидимый в нескольких шагах от них… Крикнул… по-татарски, с чисто крымским выговором.

— Пусть сами выходят! — ответил со стороны тропы чей-то начальственный голос.

— Эй! — прозвучал прежний голос. — Лучше сами выходите, а то…

— А кто вы такие? — громко спросил Алигот-паша, пытаясь за строгостью тона скрыть боязнь обмануться в радостном предчувствии.

— Ханские джигиты. И нас тут очень… — голос предводителя осекся. — О, аллах, правду ли говорят мои уши? Если правду, то мои недостойные глаза будут иметь счастье узреть сиятельного Алигота-пашу?

— Ты не ошибся, воин! — возликовал сераскир. — Давай скорей сюда своих олухов — тут у нас еще лежат связанные пленники!

Надежда, которая все эти дни ярко светила молодому Хатажукову, теперь стала медленно гаснуть, как блекнут и растворяются звезды и бездонной глубине рассветного неба.

Лежащий рядом Куанч застонал и очнулся.