М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

— Рана была большая? Еще не совсем зажила?

Тузаров помолчал немного, затем ответил:

— Была… Да что толковать о таких пустяках. Раны у нас еще будут. Сами себе такую жизнь выбрали… А уж если на белом коне поедешь, то и белый волос на себе привезешь. А ты слыхал, что отец твой с алиготовской охраной сделал? Не знаю, какого цвета коня пришпорил Кургоко, но скакун этот опасный…

— Я услышал об этом от тех крымцев, которые Алигота разыскивали. А Шогенуков не сказал мне ни слова. Сам сераскир тоже не обмолвился.

— У-о-о! Шогенуков, Шогенуков… И как же я отпустил его тогда, на берегу Тэрча!

В ущелье Бедыка надолго задерживаться не пришлось. Куанч показал расщелину и скале, где прятал панцирь на ночь, показал и укромное место в сотне шагов, где он спал. И тогда начались поиски, в которых участвовали все. Осмотрели каждую пядь земли на довольно большом участке леса, а разгадку нашел Нартшу возле самой скалы.

— Смотри, Канболет, интересные дырочки в земле, правда? Как будто наконечником копья сделаны.

— Я вижу, ну и что же? — заинтересовался Тузаров.

— А то, что я знаю человека, чей посох оставляет в земле точно такие же дырочки.

Старик Иуан сидел на куче старых овчин, заменявших ему постель, и медленно раскачивался из стороны в сторону. Его тоскливые глаза под белыми лохматыми бровями блуждали по стенам просторной и сухой пещеры. Довольно широкий ее вход был обращен к южной стороне, потому внутри было светло. По ночам этот вход старик занавешивал тяжелыми бычьими шкурами. В одну из наклонных стенок, в каменную трещину, был вбит массивный железный крюк. На нем сейчас висела часть кабаньей туши и коптилась над дымным костерком. Пахло (кроме дыма и мяса) ароматными засушенными травами.

Перед стариком лежала толстая растрепанная книга с побуревшими страницами, чуть поодаль воткнут в земляной пол длинный посох, в верхней части которого была крестообразующая перекладинка.

Долгие часы одиночества приучили Иуана к беседам с самим собой. Чаще всего он бормотал что-то невнятное, а иногда его взор загорался, и старик начинал вещать со страстью проповедника, вскрикивая и размахивая руками.

Сейчас он бережно перебирал ветхие страницы книги.

«Во всей Кабарде одна, наверное, осталась… Да и мне она стала совсем недоступна. И раньше я был не силен в русской грамоте, а теперь забыл и то, что знал в свое время. Когда же это было? Вот, помню, русские послы ходили к Курджий. Через балкарское племя Бахсанчилыла они шли. Провожал я их до перевала Донгуз-Орун-Баши… [147] Это русское посольство направлялось через Кабарду и Балкарию в Грузию в 1650 году. — Старик задумался. — Молод я еще был тогда: еще и полувека не прожил. Вот Библию мне в то время и подарили эти русские… — дед перекрестился по-старообрядчески — двумя перстами. — Ох-хо-хо… (Хоть молитвы еще некоторые помню)».

Потом на старика, видно, накатило другое воспоминание, и он затянул тонким голосом нечто совсем не божественное:

— Как там дальше?.. — старик покачал головой и тяжко вздохнул. Он долго думал, забрав в кулак свою клочкастую бороду, и наконец вспомнил еще один отрывок из песни:

Старик снова осекся.

— Совсем голова дырявая стала. Что же там этот, Батараз?..

Потом он опять полистал немного Библию и спрятал ее под овчинами.

«Сходить, что ли, к Дигулипх? Ходить-то теперь стало опасно. Татары попадаются на каждом шагу. Язычников пока терпят, а меня не помилуют».

— …Еще тыщу и еще полтыщи лет назад, — тоном ученого рассказчика заговорил старик, — султан [148] Конечно, не султан, а император. Диоклетиан преследовал, пытал и казнил христиан. И служил у него соглядатай по имени Спион Подлеций, от чьего зоркого ока мудрено было укрыться. Ныне означенный Спион Подлеций служит султану Ахмеду и хану Каплану. И будет он так же служить и другим владыкам, выискивая инакомыслящих в течение еще одной восьмой тысячелетия… И можно бы избавиться от бессмертного соглядатая, да вот… нельзя. Всем людям и вождям их надо бы дружно ополчиться, но не могут они.