Ги де Мопасан - Иллюстрированные сочинения

Задыхаясь так, словно, поднявшись по лестнице, она исчерпала весь запас воздуха в легких, графиня спросила:

– Ну что, доктор?

– Что ж, сударыня, я надеюсь, что дело не столь серьезно, как показалось мне в первый момент.

– Значит, он не умрет? – вскричала она.

– Нет. Не думаю.

– Вы ручаетесь?

– Нет. Я хочу сказать одно: я надеюсь, что имею дело с сильным ударом в области живота без повреждений внутренних органов.

– Что вы называете повреждениями?

– Разрывы.

– Откуда вы знаете, что у него их нет?

– Я так предполагаю.

– Ну, а если они есть?

– О! Тогда это дело серьезное.

– И он может умереть?

– Да.

– Очень скоро?

– Очень скоро. Это дело нескольких минут, а то и секунд. Но вы не волнуйтесь, сударыня – я уверен, что он поправится недели через две.

Она слушала с глубоким вниманием, Стараясь все узнать и все понять.

– Какой разрыв может быть у него? – продолжала она.

– Например, разрыв печени.

– А это очень опасно?

– Да… Но я был бы удивлен, если бы теперь наступило какое-нибудь осложнение. Войдемте к нему. Это ему нисколько не повредит, напротив, – он ждет вас с таким нетерпением!

Первое, что увидела графиня, войдя в комнату, было иссиня-бледное лицо на белой подушке. Свечи и пламя камина освещали его, обрисовывали профиль, сгущали тени; графиня различила глаза на этом мертвом лице – они глядели на нее.

Все ее мужество, вся энергия, вся решимость разом исчезли – это было осунувшееся, искаженное лицо умирающего. Ведь она видела его совсем недавно, и вот во что он превратился; это был призрак. «О, господи!» – беззвучно прошептала она и, дрожа от ужаса, подошла к нему.

Чтобы успокоить ее, он попытался улыбнуться, но вместо улыбки на лице его появилась страшная гримаса.

Подойдя к постели, она осторожным движением положила обе руки на руку Оливье, вытянутую вдоль тела.

– О, мой бедный друг! – еле выговорила она.

– Ничего! – не повернув головы, совсем тихо сказал он.

Она смотрела на него, потрясенная этой переменой. Он был так бледен, словно в жилах у него не осталось и капли крови, щеки ввалились, как будто он всосал их, а глаза запали так глубоко, точно их втянули внутрь на ниточке.

Он прекрасно понял, что его подруга в ужасе, и вздохнул.

– В хорошем же я виде!

Все еще не отводя от него пристального взгляда, она спросила:

– Как это случилось?

Ему стоило больших усилий заговорить, и по лицу его то и дело пробегали нервные судороги.

– Я не смотрел по сторонам… я думал о другом… О да… совсем о другом… и какой-то омнибус сшиб меня и переехал мне живот…

Слушая его, она словно видела все это своими глазами.

– Вы разбились до крови? – спросила она со страхом.

– Нет. Я только немного ушибся… и немного помят.

– Где это произошло? – спросила она.

– Точно не знаю. Далеко отсюда, – совсем тихо ответил он.

Доктор подкатил графине кресло, и она села. Граф стоял у изножия кровати, повторяя сквозь зубы.

– Ах, бедный Друг мой… бедный друг мой!.. Какое ужасное несчастье!

Для него и в самом деле это было большое горе – он очень любил Оливье.

– Но где же это случилось? – повторила графиня.

– Я и сам толком не знаю, или, вернее, не могу взять в толк, – отвечал доктор. – Где-то около Гобеленов, почти за городом! По крайней мере извозчик, который доставил его домой, сказал, что привез его из какой-то аптеки этого района, а в аптеку его принесли часов в девять вечера!

Наклонившись к Оливье, он спросил:

– Правда, что это случилось около Гобеленов? Бертен закрыл глаза, как бы стараясь припомнить.

– Не знаю, – прошептал он.

– Но куда же вы шли?

– Я уже не помню. Шел, куда глаза глядят.

У графини невольно вырвался стон; ей не хватало воздуха; потом она вытащила из кармана платок, прижала его к глазам и отчаянно разрыдалась.

Она понимала, она догадывалась! Что-то невыносимо тяжелое легло ей на душу, ее терзали угрызения совести: зачем она не оставила Оливье у себя, зачем она выгнала его, вышвырнула на улицу? И вот он, пьяный от горя, упал под омнибус.

Все таким же глухим голосом он проговорил:

– Не плачьте. Мне от этого только тяжелее. Сделав над собою страшное усилие, она перестала плакать, отняла от лица платок; ни один мускул не дрогнул больше на ее лице, и лишь из широко раскрытых глаз, которых она не отводила от Оливье, медленно текли слезы.

Они неподвижно глядели друг на друга, соединив руки на простыне. Они глядели друг на друга, забыв о том, что здесь находятся люди, и в их взглядах читалось сверхчеловеческое волнение.