Ги де Мопасан - Иллюстрированные сочинения

– Я вернулся из деревни, – сказал он.

Все эти люди, не считая пейзажиста Мальдана, питали к сельской жизни глубокое презрение Правда, Рокдиан и Ланда ездили на охоту, но в полях и лесах им нравилось только одно: смотреть, как от их выстрела комком перьев падает на землю фазан, перепел или куропатка, как раз пять-шесть перекувыркнется, словно клоун, подстреленный кролик, у которого всякий раз при этом мелькает клочок белой шерсти на хвостике. А кроме этих осенних и зимних удовольствий, все остальное в деревне казалось им невыносимо скучным.

– На мой вкус, молодая женщина лучше молодой зелени, – говаривал Рокдиан.

Обед, как обычно, прошел шумно и весело, его оживляли всегда одни и те же споры. Чтобы стряхнуть с себя апатию, Бертен говорил много. В нем заметили что-то странное; выпив кофе и сыграв шестьдесят очков на бильярде с банкиром Ливерди, он распрощался, побродил между ев Магдалиной и улицей Тебу, три раза прошелся мимо Водевиля, размышляя, не зайти ли ему туда, чуть было не сел на извозчика, чтобы поехать на ипподром, но передумал и направился к Новому цирку, затем круто повернул и бесцельно, бездумно, сам не зная зачем, поднялся по бульвару Мальзерба и замедлил шаг, подходя к дому графини де Гильруа. «А не покажется ей странным, что я снова зайду сегодня вечером?» – мелькнула у него мысль. Но он успокоил себя соображением, что нет ничего удивительного в том, что он вторично наведается узнать о ее здоровье.

Она была вдвоем с Аннетой в маленькой гостиной и по-прежнему вязала одеяло для бедняков.

Увидев его, графиня не удивилась.

– Ах, это вы, мой друг! – сказала она.

– Да, я волновался, и мне захотелось вас увидеть. Как вы себя чувствуете?

– Ничего, спасибо…

Помолчав несколько минут, она прибавила с запинкой:

– А вы?

С искренним смехом он ответил:

– О, превосходно, просто превосходно! Ваши опасения не имели и тени оснований.

Положив вязанье на колени, она медленно подняла глаза и остановила на нем горящий взор, в котором были и сомнение, и мольба.

– Истинная правда, – сказал он.

– Ну вот и хорошо, – отвечала она с улыбкой, в которой было что-то не совсем естественное.

Он сел, и впервые в этом доме на него навалилась неотвязная тоска; он ощутил что-то вроде паралича мысли, еще более тяжелого, чем тот, который хватил его днем перед мольбертом.

– Можешь продолжать, детка, это ему не мешает, – сказала графиня дочери.

– А что она делала? – спросил он.

– Разучивала одну фантазию.

Аннета встала и направилась к роялю. Он, как всегда, бессознательно следил за ней и думал о том, как она красива. Но тут он почувствовал на себе взгляд матери и отвернулся, словно ища что-то в темном углу гостиной.

Графиня взяла с рабочего столика маленький золотой портсигар, подаренный ей Оливье, раскрыла и протянула ему:

– Курите, друг мой. Вы же знаете: я люблю это, когда мы здесь одни.

Он закурил, и тут запел рояль. Это была музыка в старинном вкусе, изящная и легкая; кажется, что такого рода музыку навевает композитору весенний теплый лунный вечер.

– Чье это? – спросил Оливье.

– Шумана, – отвечала графиня. – Это пьеса не очень известная, но очаровательная.

Его желание взглянуть на Аннету все росло, но у него не хватало смелости. Надо было лишь чуть повернуться, чуть повернуть голову, – ему видны были сбоку огненные фитили свечей, освещавших ноты, – но он так прекрасно разгадывал, так ясно видел подстерегающее внимание графини, что сидел неподвижно, подняв глаза и глядя перед собою, и, казалось, с интересом следил за серой струйкой табачного дыма.

– Это все, что вы можете мне сказать? – прошептала графиня. Он улыбнулся.

– Не надо на меня сердиться. Вы же знаете, что музыка гипнотизирует меня и поглощает все мои мысли Мы поговорим после.

– А знаете, – сказала она, – ведь я что-то разучила для вас еще до маминой смерти. Вы этого еще не слышали, сейчас девочка доиграет, вот увидите, как это оригинально!

У нее был настоящий талант и тонкое понимание чувства, выраженного в звуках. Можно сказать даже, что в ее арсенале это было одно из самых могущественных средств воздействия на впечатлительного художника.

Когда Аннета исполнила Пасторальную симфонию Мегюля, а графиня заняла ее место, полилась причудливая мелодия, пробужденная ее пальцами, мелодия, фразы которой казались жалобами, новыми, беспрестанно меняющимися, бесконечными жалобами, прерывающимися одной нотой, и эта все время повторяющаяся нота врывалась в тему, разрубая ее, разбивая, разрывая, как монотонный, несмолкаемый, преследующий вас вопль, как неотступный, точно наваждение, призыв.