Джон Донн - Стихотворения и поэмы

Печаль и жалость мне мешают злиться,
Слезам презренье не дает излиться;
Равно бессильны тут и плач, и смех;
Ужели так укоренился грех?
Ужели не достойней и не краше
Религия, возлюбленная наша,
Чем добродетель, коей человек
Был предан в тот, непросвещенный, век?
Ужель награда райская слабее
Велений древней чести? И вернее
Придут к блаженству те, что шли впотьмах?
И твой отец, найдя на небесах
Философов незрячих, но спасенных,
Как будто верой, чистой жизнью оных,
Узрит тебя, пред кем был ясный путь,
Среди погибших душ? – О, не забудь
Опасности подобного исхода:
Тот мужествен, в ком страх такого рода.

А ты, скажи, рискнешь ли новобранцем
Отправиться к бунтующим голландцам?
Иль в деревянных склепах кораблей
Отдаться в руки тысячи смертей?
Нырять в пучины, в пропасти земные?
Иль пылом сердца – огненной стихии —
Полярные пространства растопить?
И сможешь ли ты саламандрой быть,
Чтоб не бояться ни костров испанских,
Ни жара побережий африканских,
Где солнце – словно перегонный куб?
И на слетевшее случайно с губ
Обидное словцо – блеснет ли шпага
В твоих руках? О, жалкая отвага!
Храбришься ты и лезешь на рога,
Не замечая главного врага;
Ты, ввязываясь в драку бестолково,
Забыл свою присягу часового;
А хитрый Дьявол, мерзкий супостат
(Которого ты ублажаешь) рад
Тебе подсунуть, как трофей богатый,
Свой дряхлый мир, клонящийся к закату;
И ты, глупец, клюя на эту ложь,
К сей обветшалой шлюхе нежно льнешь;
Ты любишь плоть (в которой смерть таится)
За наслаждений жалкие крупицы,
А сутью и отрад, и красоты —
Своей душой пренебрегаешь ты.
Найти старайся истинную веру.
Но где ее искать? Миррей, к примеру,
Стремится в Рим, где тыщу лет назад
Она жила, как люди говорят.
Он тряпки чтит ее, обивку кресла
Царицы, что давным-давно исчезла.
Кранц – этот мишурою не прельщен,
Он у себя в Женеве увлечен
Другой религией, тупой и мрачной,
Весьма заносчивой – хоть и невзрачной:
Так средь распутников иной (точь-в-точь)
До грубых деревенских баб охоч.
Грей – домосед; ему твердили с детства,
Что лучше нет готового наследства;
Внушали сводни наглые: она,
Что от рожденья с ним обручена,
Прекрасней всех. И нет пути иного,
Не женишься – заплатишь отступного,
Как новомодный их закон гласит.
Беспутный Фригий всем по горло сыт,
Не верит ничему: как тот гуляка,
Что много шлюх познав, страшится брака.
Любвеобильный Гракх – наоборот,
Он мыслит: сколь ни много женских мод,
Под платьями у них различий нету;
Так и религии. Избытком света
Бедняга ослеплен. Но ты, учти,
Одну обязан истину найти.
Да где и как? не сбиться бы со следа!
Сын у отца спроси, отец – у деда;
Почти близняшки – истина и ложь,
Но истина постарше будет все ж.
Не уставай искать и сомневаться:
Отвергнуть идолов иль поклоняться?
На перекрестке верный путь пытать —
Не значит в неизвестности блуждать,
Брести стезею ложной – вот что скверно.
Пик Истины высок неимоверно;
Придется покружить по склону, чтоб
Достичь вершины, – нет дороги в лоб!
Спеши, доколе день, а тьма сгустится —
Тогда уж будет поздно торопиться.
Хотенья мало, надобен и труд:
Ведь знания на ветках не растут.
Слепит глаза загадок средоточье,
Хоть каждый их, как солнце, зрит воочью.
Коль истину обрел, на этом стой!
Бог не дал людям хартии такой,
Чтоб месть свою творили произвольно;
Быть палачами Рока – с них довольно.
О бедный дурень, этим ли земным
Законом будешь ты в конце судим?
Что ты изменишь в грозном приговоре,
Сказав: меня Филипп или Григорий,
Иль Мартин, или Гарри так учил? —
Ты участи себе не облегчил;
Так мог бы каждый грешник извиниться.
Нет, должно всякой власти знать границы,
Чтоб вместе с ней не перейти границ, —
Пред идолами простираясь ниц.
Власть – как река. Блаженны те растенья,
Что мирно прозябают близ теченья.
Но если, оторвавшись от корней,
Они дерзнут помчаться вместе с ней,
Погибнут в бурных волнах, в грязной тине
И канут, наконец, в морской пучине.
Так суждено в геенну душам пасть,
Что выше Бога чтят земную власть.

Отныне все мне нипочем; готов
Я к смерти; сколь ни страшен гнет грехов,
В таком чистилище я побывал сегодня —
В сравненьи с ним бледнеет Преисподня!
Не то чтобы меня туда повлек
Тщеславья зуд иль гордости порок,
Не то чтоб я хотел покрасоваться
Иль милостей монарших домогаться.
Но как шутник, по дурости попав
На мессу, заплатил в сто марок штраф,
Так я, судьбой застигнутый на месте
Столпотворенья зла, обмана, лести
И похоти, какими славен Двор,
Сочтен был (о, поспешный приговор!)
Одним из тех, кто в сем гнезде разврата
Живут, – и не замедлила расплата.
Мучитель, что вблизи меня возник,
Был чуден видом и повадкой дик;