Джон Донн - Стихотворения и поэмы

Увы, он не расслышал, ибо вдруг
Какой-то расфуфыренный индюк
Привлек его вниманье. Он метнулся
К нему стремглав, расшаркался, вернулся
И так запел: «Вот истинный знаток
Отделки; каждый вырез, бант, шнурок
И весь костюм его – неподражаем,
Не зря он при Дворе так уважаем». —
«Он был бы и в комедии хорош.
А перед кем теперь ты спину гнешь?» —
«О, этот за границей обретался,
В Италии манер он понабрался,
В самом Париже чуть не год пробыл!» —
«И что же он в Париже подцепил?» —
Осведомился я. Он не ответил,
Поскольку издали в окне приметил
Знакомую красотку. В тот же миг
Тут испарился он, а там возник.
Увы, у ней уже сидели гости;
Он вспыхнул, в драку сунулся со злости,
Был крепко бит и выброшен за дверь;
И вот – в постели мается теперь.

Сэр, этот город весь мне ненавистен!
Но если есть главнейшая из истин,
То есть и зло, какое я бы счел
Главнейшим, превосходнейшим из зол.
Не стихоплетство, – хоть сия досада
Страшней испанских шпаг, чумы и глада,
Внезапней, чем зараза и любовь,
И не отвяжется, пока всю кровь
Не высосет, – но жертвы сей напасти
Бессильны, безоружны и отчасти
Достойны сожаленья, а никак
Не ненависти, аки лютый враг.
Один (как вор за миг до приговора
Спасает от петли соседа-вора
Подсказкой «виселичного псалма»)
Актеров кормит крохами ума,
Сам издыхая с голоду, – так дышит
Органчик дряхлый с куклами на крыше.

Другой на штурм сердец стихи ведет,
Не ведая, что век давно не тот,
Пращи и стрелы не пригодны боле,
Точнее попадают в цель пистоли!
Иной подачки ради в рифму льстит:
Он попрошайка жалкий, не пиит.
Иной кропает оттого, что модно;
Не хуже прочих? – значит, превосходно!
А тот, кто разума чужого плод
Переварив прескверно, выдает
Извергнутый им опус тошнотворный
За собственный товар? – он прав, бесспорно!
Пусть вор украл из блюда моего,
Но испражненья – целиком его.
Он мной прощен; как, впрочем, и другие,
Что превзошли божбою литургию,
Обжорством – немцев, ленью – обезьян,
Распутством – шлюх и пьянством – океан.
И те, для чьих пороков небывалых
В аду не хватит особливых залов,
Столь во грехах они изощрены, —
Пусть! в них самих есть кара их вины.
Но Коский – вот кто гнев мой возмущает!
Власть времени, что агнца превращает
В барана, а невинный прыщик – в знак
Той хвори, о которой знает всяк,
Студента превратила в адвоката;
И тот, кто рифмоплетом был когда-то,
Став крючкотвором, возгордился так,
Что даже волочиться стал, чудак,
По-адвокатски: «Я вношу прошенье,
Сударыня». – «Да, Коский». – «В продолженье
Трех лет я был влюблен; потерян счет
Моим ходатайствам; но каждый год
Переносилось дело…» – «Ну, так что же?» —
«Пора де факто и де юре тоже
Законно подтвердить мои права
И возместить ущерб…» – Слова, слова,
Поток судейской тарабарской дичи,
Терзающие нежный слух девичий,
Как варварская брань иль ветра вой
Над монастырской сломленной стеной!
Я бы простил глупца и пустозвона,
Но тот, кто выбрал поприще закона,
Преследуя стяжательскую цель,
Тот храм Фемиды превратил в бордель.
Шурша бумагами, как юбкой шлюха,
Он зубы заговаривает глухо,
Темнит, – как вор, в темницу сев, темнит,
Что, мол, за поручительство сидит;
Просителя, что о своем хлопочет,
Как королевский фаворит, морочит
(Иль сам король); к барьеру напролом,
Как бык, он лезет – лгать перед судом.
Нет столько в королевской родословной
Ублюдков, ни в истории церковной —
Содомских пятен, сколько в нем живет
Лжи и пронырства; в них его доход.
Он оттягать себе намерен вскоре
Весь этот край от моря и до моря;
Наследников беспечных мотовство —
Источник адской радости его.
Как смотрит бережливая кухарка,
Чтоб не пропало даром и огарка,
Мечтая лет за тридцать, может быть,
На платье подвенечное скопить, —
По крохам собирает он именье,
Блюдя азарт картежный – и терпенье.
На свитках, что свободно обовьют
Полграфства (в наши дни за меньший труд
Отцами Церкви славятся иные),
Он лихо сочиняет закладные,
Бумаги не жалея; так сперва
Желал бы Лютер сократить слова
Святых молитв, когда, послушный инок,
По четкам он читал их без запинок,
Но отменив монашескую блажь,
Добавил Славу с Силой в Отче наш.
Когда же он продажу совершает,
То как бы по оплошке пропускает
Наследников, – так спорщик-богослов
В упор не замечает в тексте слов,
Чья суть, коль толковать ее неложно,
Его резонам противоположна.
Где рощи, одевавшие удел
Наследственный? – Мошенник их надел.
Где хлебосольство предков? Не годится
Усадьбам ни по-нищенски поститься,
Ни вакханальствовать: в большом дому
Большие гекатомбы – ни к чему;
Всё – в меру. Но (увы!) мы ценим вроде
Дела благие, но они не в моде,
Как бабушкин комод. Таков мой сказ:
Его не подвести вам под Указ.