Ивлин Во - Возвращение в Брайдсхед

Время произвело в ней и еще одну перемену – не для нее была теперь самодовольная, лукавая улыбка Джоконды, годы, несшие не только «звон лютни и кифары», придали ее чертам выражение грусти. Она словно говорила: «Взгляните на меня. Я сделала, что могла. Я красива необыкновенной, особенной красотой. Я создана для восторгов. Но что причитается мне самой? Что будет моей наградой?»

Этого в ней не было десять лет назад, и это, в сущности, и было ее наградой – магическая, неизбывная грусть, говорящая прямо сердцу и рождающая в нем немоту, венец ее красоты.

– И грустнее, – сказал я.

– О да, гораздо грустнее.

Когда спустя два часа я вернулся в каюту, моя жена была охвачена кипучей деятельностью.

– Пришлось обо всем позаботиться самой. Как, по-твоему, неплохо?

Нам дали, без приплаты, большой номер-люкс, который из-за его грандиозных размеров почти никогда никто не брал, кроме директоров пароходной компании, так что помощник капитана каждый рейс мог селить там кого-нибудь по своему усмотрению, кого желал особо почтить. (Моя жена обладала специальным талантом завоевывать такие почести: сначала ошеломляла бедные души своим шиком и моей известностью, а потом, утвердившись на недосягаемой высоте, сразу же переходила на почти заискивающее дружелюбие.) В знак благодарности помощник капитана был включен в число приглашенных, а он в знак благодарности со своей стороны прислал ей ледяного лебедя в натуральную величину, изнутри заполненного черной икрой. Этот роскошный хладный дар возвышался теперь на столе посреди комнаты и медленно таял, роняя с клюва каплю за каплей на серебряное блюдо. Поднесенные ей утром букеты по возможности скрывали стенные панели (ибо эта каюта была точь-в-точь недавно покинутый мною безобразный салон в миниатюре).

– Скорее иди переодеваться. Где ты был все это время?

– Разговаривал с Джулией Моттрем.

– Ты с ней знаком? Ах да, вы ведь дружили с ее алкоголиком-братом. Боже, как она была ослепительна!

– Она тоже очень высокого мнения о твоей внешности.

– У нее был роман с Боем.

– Не может быть.

– Он так говорил.

– А ты подумала, – спросил я, – как твои гости будут грызть эту икру?

– Знаю. Ледяная, как камень. Но ведь есть все остальное. – Она открыла блюда со всевозможными глазированными лакомствами. – И потом, гости обычно как-то умудряются все съесть. Помнишь, мы один раз ели креветок ножом для разрезания бумаги?

– Разве?

– Милый, это было в тот вечер, когда ты поставил вопрос ребром.

– Мне помнится, что вопрос ребром поставила ты.

– Ну хорошо, в тот вечер, когда мы обручились. Ты не сказал, как тебе нравятся мои приготовления.

Приготовления, помимо лебедя и цветов, состояли из одного стюарда, уже задвинутого в угол импровизированной винной стойкой, и другого стюарда, с подносом, пользовавшегося относительной свободой передвижения.

– Мечта киногероя, – сказал я.

– Кстати о киногероях, – отозвалась моя жена, – именно об этом мне нужно с тобой поговорить.

Она прошла вслед за мной в мою каюту и говорила со мной, пока я переодевался. Ей пришло в голову, что при моем интересе к архитектуре мое истинное призвание – создавать декорации для фильмов, и она пригласила сегодня двух голливудских магнатов, дабы расположить их в мою пользу.

Мы вернулись в гостиную.

– И пожалуйста, милый, я вижу, ты невзлюбил моего лебедя, но только не говори ничего при помощнике капитана. С его стороны это было очень любезно. И потом, знаешь, если бы ты прочел об этом в описании пира в Венеции шестнадцатого века, ты наверняка сказал бы: вот когда надо было родиться.

– В шестнадцатом веке в Венеции он был бы совсем другой.

– А вот и наш Санта-Клаус! А мы как раз стоим и восхищаемся вашим лебедем.

Помощник капитана вошел в каюту и обменялся со мною мощным рукопожатием.

– Дорогая леди Селия, – сказал он, – если вы завтра утром оденетесь во все, что у вас есть с собой самого теплого, и отправитесь вместе со мной на экскурсию по пароходному рефрижератору, я покажу вам целый Ноев ковчег таких тварей. Тосты сейчас прибудут. Их пока не подали, чтобы они не остыли.

– Тосты! – повторила моя жена, словно это превосходило самые утонченные чревоугоднические мечты. – Ты слышишь, Чарльз? Тосты!

Вскоре начали собираться гости; благо им ничто не мешало появиться вовремя.

– Селия, – говорили они, – какая огромная каюта и какой восхитительный лебедь!

В короткое время наш номер-люкс, хоть и был самым просторным на корабле, оказался тесно набит людьми; и вот уже в лужице, натекшей с ледяного лебедя, стали гасить сигареты.