– Мне нравился этот амбар, – вздохнул я.
– Но зато ты сможешь здесь работать, верно?
– Я работал на корточках в облаке гнуса, – ответил я, – под солнечными лучами, от которых обугливалась бумага, и теперь могу работать хоть на крыше омнибуса. Я думаю, священник будет рад арендовать это помещение для виста.
– Тебя ждет уйма работы. Я обещала леди Энкоредж, что ты напишешь их дом, как только вернешься. Его ведь тоже будут сносить – построят внизу магазин, а сверху двухкомнатные квартирки. Как ты думаешь, Чарльз, эта твоя экзотика не отобьет у тебя охоту к таким вещам?
– Что за вздор!
– Видишь ли, то, что ты делал теперь, совсем не такое. Не сердись.
– Просто и этот дом должны поглотить джунгли, только и всего.
– Да, я знаю, милый, как ты к этому относишься. Георгианское общество подняло страшный шум, но ничего нельзя было сделать… Ты получил мое письмо про Боя?
– Не помню. О чем оно? (Бой Мулкастер был ее брат.)
– О его помолвке. Теперь это не важно, потому что все отменилось, но папа с мамой были ужасно расстроены. Такая кошмарная девица. В конце концов пришлось дать ей денег.
– Нет, я ничего не знал про Боя.
– Они с Джонджоном теперь страшные друзья. Так трогательно наблюдать их вдвоем. Когда бы он ни приехал, он первым делом бежит к нам. Входит в дом, ни на кого даже не смотрит и кричит во всю глотку: «Где тут мой приятель Джонджон?» – а Джонджон кубарем скатывается по лестнице, и они уходят в рощу и там играют часами. Можно подумать, что это ровесники. И знаешь, это Джонджон его первый образумил насчет той девицы, нет, правда, он такой умненький. Видно, он слышал, как мы с мамой разговаривали, и вот, когда Бой приехал, он вдруг говорит: «Дядя Бой не женится на плохой тете и не оставит Джонджона», – и в тот же день как раз сговорились на двух тысячах фунтов без суда. Джонджон так восхищается Боем и подражает ему совершенно во всем. Это страшно полезно и для того и для другого.
Я отошел к окну и попробовал – в который раз и все тщетно – перекрыть отопление; потом выпил воды со льдом и распахнул окно, но вместе с морозным ночным воздухом в комнату ворвалась музыка из соседнего номера – там был включен радиоприемник. Я закрыл окно и пошел к жене.
Потом она снова заговорила, но уже сквозь сон. «…Сад чудо как разросся… Буксовые кусты – помнишь, ты посадил? – за прошлый год поднялись на пять дюймов… Я пригласила людей из Лондона привести в порядок теннисный корт… У нас первоклассный повар…»
К тому времени, когда город внизу под нами начал пробуждаться, мы наконец уснули, но ненадолго; раздался телефонный звонок, и гермафродически-веселый голос в трубке произнес: «Отель «Савой-Карлтон». Доброе утро. Семь часов сорок пять минут».
– Я, знаете ли, не просил, чтобы меня будили.
– Как вы сказали?
– Ладно. Все равно.
– Пожалуйста, пожалуйста.
Когда я брился, моя жена, сидя в ванне, сказала:
– Совсем как в прежние времена. Я теперь совершенно успокоилась, Чарльз.
– Прекрасно.
– Я ужасно боялась, что за два года все переменится. А теперь вижу, мы можем опять начать с того, на чем остановились.
– Когда? – спросил я. – На чем? Когда мы на чем остановились?
– На том, что ты уехал, разумеется.
– А может быть, на чем-то еще? Немного раньше?
– Ах, Чарльз, это древняя история. Все это было пустое. Одни пустяки. Давно кончено и забыто.
– Я просто хотел уточнить, – сказал я. – У нас все как было в день моего отъезда, так я понял?
И мы начали новый день в точности с того, на чем кончили два года назад: моя жена была в слезах.
Английская сдержанность и кротость моей жены, ее ослепительно белые ровные зубки, отточенные розовые ногти и облик школьницы, склонной к невинным шалостям, и туалеты школьницы с драгоценностями в современном вкусе, которые изготовляются за огромные деньги с таким расчетом, чтобы издалека казаться обыкновенным ширпотребом, и всех награждающая улыбка, и почтительное отношение ко мне, и горячая забота о моих интересах, и ее любящее материнское сердце, побуждающее ее каждый день слать домой телеграммы, – словом, все ее своеобразное очарование создало ей в Америке множество друзей, и наша каюта в день отплытия была забита подарками в целлофановых пакетах – цветами, фруктами, книгами, игрушками для наших детей – от людей, с которыми она была знакома не более недели. Стюарды, как и медицинские сестры в больницах, судят о важности своих пассажиров по количеству и ценности подобных подношений, и потому мы начали плаванье, окруженные глубочайшим почтением.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу