Ивлин Во - Возвращение в Брайдсхед

– Ну, не то чтобы пристрастие, нет, пожалуй, но я просто хочу сказать, что шторм объединяет людей.

– Да.

– Возьмите нас, например. Если бы не это, мы бы и не познакомились. В свое время у меня было несколько очень романтических встреч на море. Если леди мне позволит, я хотел бы рассказать об одном небольшом приключении, которое произошло со мною в Лионском заливе в бытность мою молодым человеком.

Мы чувствовали усталость; недостаток сна, непрекращающийся грохот и напряжение, которого требовал каждый шаг, вконец нас измотали. После обеда мы разошлись спать по каютам. Когда я проснулся, качка была все такой же сильной, чернильные облака проносились над кораблем и стекла все так же струились водой, но во сне я как-то приспособился к шторму, зажил его ритмом, слился с ним воедино и встал с постели сильным и уверенным в себе. Джулия уже тоже была на ногах и в таком же настроении.

– Знаете ли вы, – сказала она, – что наш знакомый устраивает нынче вечером для всех, кто хорошо переносит качку, «маленькую суарею» в курительной комнате? Я звана вместе с мужем.

– Ну и как, мы идем?

– Конечно… Я, наверно, должна себя чувствовать, как та дама, с которой он познакомился по пути в Барселону. Но я вовсе так себя не чувствую, Чарльз.

В курительной собралось восемнадцать человек; между нами не было ничего общего, за исключением неподверженности морской болезни. Мы пили шампанское, потом пригласивший нас всех господин объявил:

– Вот что я вам скажу: у меня с собой есть рулетка. Беда только в том, что ко мне в каюту нельзя, супруга нездорова, а в общественном месте не позволяется.

И мы в полном составе перебрались в мою гостиную и там играли по маленькой до глубокой ночи, потом Джулия ушла, но наш любезный хозяин успел слишком много выпить и уже не мог обратить внимание на то, что мы с нею обитаем врозь. Когда все, кроме него, разошлись, он уснул, сидя в кресле, и я его там и оставил. Больше увидеть мне его не пришлось, так как назавтра – мне рассказал об этом стюард, относивший к нему в каюту рулетку, – он упал, идя по коридору, сломал бедро и был помещен в судовой стационар.

Весь следующий день мы провели с Джулией вместе, и никто нам не мешал. Мы разговаривали, почти не вставая с кресел, удерживаемые на месте накатом волн. После обеда разошлись по каютам последние герои, и мы остались одни, словно помещение специально очистили для нас, словно тактичная стихия отправила всех на цыпочках вон, предоставив нас друг другу.

Бронзовые двери салона удалось наконец закрепить – правда, сначала двое матросов получили серьезные увечья. Были испробованы разные способы – их обвязали канатами, а потом, когда канаты не выдержали, стальными тросами, но тросы закрепить было не к чему. В конце концов загнали под двери деревянные клинья, улучив мгновение, когда они замирали в распахнутом положении, и эти клинья теперь держали их надежно.

Когда перед ужином Джулия спустилась ненадолго к себе в каюту (никто не переодевался в те дни) и я вошел вместе с нею без приглашения, без спора, будто так и надо, и, закрыв дверь, обнял и поцеловал ее, ничего не изменилось. Позднее, когда я перебирал все в памяти, то взлетая вместе со своим ложем, то проваливаясь по воле разгулявшихся волн, мне припомнились мои ухаживания за минувшие десять мертвых лет – как перед выходом, вывязывая галстук и вставляя гардению в петлицу, я заранее обдумывал предстоящий вечер, назначая себе сроки и условия для перехода через рубежи и начала наступательных действий; «…этот этап кампании слишком затянулся, размышлял я, пора сделать шаг, который решит ее исход». С Джулией не было этапов, не было рубежей и вообще никакой тактики.

Но позже, когда она пошла спать и я последовал за нею к дверям ее каюты, она остановила меня:

– Нет, Чарльз, нет еще. Может быть, никогда. Не знаю. Не знаю, способна ли я на любовь.

Что-то, какой-то призрак, сохранившийся от тех десяти мертвых лет – ибо невозможно умереть, хотя бы и ненадолго, и не утратить при этом частицы самого себя, – побудил меня возразить:

– А при чем тут любовь? Я не любви прошу.

– Любви, Чарльз, – ответила она, протянула руку и провела ладонью по моему лицу; потом тихо закрыла за собою дверь.

Меня отшвырнуло сначала к одной, потом к другой стене длинного, мягко освещенного пустого коридора, ибо шторм, по-видимому, имел форму кольца; весь день мы плыли через его относительно спокойный центр и теперь вновь очутились на периферии, где свирепствовал ураган, и ночь обещала быть много беспокойнее предыдущей.