Джек Керуак - Видения Коди

КОДИ. В Шикаго —

ДЖЕК. Когда б я ни сознал, что непременно умру, я уже больше не могу понимать смысла жизни

КОДИ. Мы приковыляли в Детройт автобусом повидать его первую жену, мы прошли в сумерках по Джефферсон-стрит, пять, шесть миль, дивясь на руины Детройта, посидели на газоне его любви поболтать при летних лунносветых деревах, но соседи вызвали легавых, мы-де подводы делаем

ДЖЕК. Назавтра мы ее увидели —

КОДИ. Он и его бывшая жена больше не были уже

в одной команде; то был его с нею последний тачдаун; ему оставалось одно, непрососанный шанс оттяпать полевое золото —

(это может снова оказаться плодом надтреснутого мозга)

Дуй, детка, дуй —

ДЖЕК. Мы задержались в Детройте, расположенном в верхнем конце тамошней середины, на три дня – Это был фарс. Нас шмонали на улицах; в то же время целые дни мы тратили, разъезжая в задах машин наших друзей-подростков, открытое откидное сиденье, разыскивая Имбирный Эль «Вернорз» в косматых тучах послеполудня средь краснокирпичных фабрик —

КОДИ. Однажды вечером мы увидели большой баритон-саксофон в заведенье на Хастингз-стрит, дул он нормально, девки тоже ничё – но —

ДЖЕК. У Коди не было девушки, он уснул – моя меня заставила идти пешком домой пять миль – безучастно свисал я с края ночи – мы сидели на балконе всенощной дешевой киношки, видели Эдди Дина и Питера Лорри, спали на сиденьях в реве кинокартин, на рассвете нас чуть не вымел одной гигантской кучей корпус метельщиков в хмурых костюмах. Где Билли Холидей, где Хак был? Мы врубались в Сволочной Ряд Детройта. В холодном парке, сидя на траве среди трамваев, Коди сказал, что у меня в ушах бурое; мы были побирушки.

Наконец нам удалось устроить перегон до Нью-Йорка, за гроши, в новом «крайслере»; меж тем лето лупило по континенту всеми своими ливнями и жарой, ныне превратившейся в осеннеподобную, и мы ежились на ветру – потому что мы с Коди, возвращаясь на Восток, были последним выражением пространства, оставшегося в общем знании. И даже это уже не работало. Ничто не ждало его там, он перся за семь верст киселя хлебать, Судьбы дали ему от ворот поворот. Истории, обещанья Италии – я говорил: «Поедем в Италию на мои деньги», которых не существовало и они так и не объявились – Пред ним маячил лишь тусклый Восток и зима – То была пророческая ночь, когда мы врубились в Сволочной Ряд на холодном ветру, думая о его отце. В Нью-Йорке, по нашем туда прибытии, он тут же повстречал свою третью будущую жену.

Время есть чистейшая и дешевейшая форма обреченности.

Она была неистовой, блядь, красоткой с первого же мига, как вошла и мы ее увидели, на вечеринке; она сказала: «Я всегда хотела познакомиться с настоящим ковбоем», и я его подозвал. У меня самого была цыпа через несколько дней, клевая – неимоверные тусовки в яблоке, Манхэттен, Нью-Йорк. Коди получал разводы и чего не, и обещал сделать то и сё, я часто видел его у них: вечером после работы он сидел в китайском халате по бедро, голый, пыхтя турецким кальяном, полным «Зомби», под ложем любви его трепанный чемодан, который у него еще с бильярдных дней. На Западном Побережье рождались его дети. Мы слушаем баскетбольные матчи. Однажды вечером я встречаю его в баре, я опаздываю, на нем костюм впервые с 1947 года; Я говорю: «Извини, я опаздываю», он говорит: «Я думал, ты меня на нашем первом свидании кидаешь», и хлопает мне глазами. Мы пытаемся говорить серьезно, но уже больше не можем; все сдуло в той поездке на Восток в «кадиллаке», не осталось ничего. Меня кроет уныньем. Я сижу дома и слушаю лязгающие лонг-айлендские товарняки, и думаю о всевозможных заботах. Коди в банном халате, в китайском своем, сочиняет эпический роман: «Коди Помрей родился 8 февраля 1926 года в Солт-Лейк-Сити», я ему помогаю его редактировать под тараканами. Мы идем в «Птичий край», где лупит Сынок Ститт.

Но когда настает Весна, мне хочется покинуть Нью-Йорк, я должен слышать, как свистит птица Шенандоа, я срываюсь в Мехико через Лексингтон, Вёрджиния, и могилу Джексона Каменной Стены, и в Денвер. Я в Денвере, готовлюсь отправиться по рельсам на юг, и тут вдруг объявляется Коди в «форде»-трахоме 1937-го. Он что сделал? – притрещать обратно на Запад через Равнины, в одиночку, за 1800 миль? Чего, он вышвырнул все; хотя на самом деле он направлялся в Мехико за разводом с Эвелин, но не, как № 3 думала, для того, чтоб стать ей мужем, скорей чтоб вернуться к Эвелин раз-женатым, или же нагло-женатым, всем женатым и меж-женатым.