Генри Миллер - Плексус

И почил Бог в день седьмой от всех дел Своих и увидел, что все хорошо весьма. Зарубите это себе на носу!

Я смутно припомнил голубей. Потом о восстании сипаев. А потом я задремал. Просто отключился и пришел в себя, только когда доехал до Кони-Айленда. Портфель исчез. Заодно и бумажник. Даже газета исчезла… Ничего не оставалось, как в том же вагоне ехать обратно…

Я был голоден. Голоден как волк. И в отличном настроении. Я решил, что поем в «Железном котле». Казалось, я целую вечность не видел жену.

Прекрасно! Н-но, лошадка! В Гринич-Виллидж!

«Железный котел» был одной из достопримечательностей Гринич-Виллиджа. Его clientele сходилась со всего Нью-Йорка. Знаменитым его сделали неизменные чудаки и оригиналы, которых немало было среди завсегдатаев.

Если верить Моне, так можно было подумать, что все чокнутые собирались за ее столиками. Чуть ли не каждый день я слышал о какой-нибудь новой фигуре, экстравагантней, естественно, прежних.

Последней была Анастасия. Ее занесло к нам с тихоокеанского побережья, и сейчас она бедствовала. Несколько сот долларов, бывших у нее по приезде в Нью-Йорк, улетучились как дым. Что она не раздала, то у нее украли. По словам Моны, она была необыкновенно хороша. Копна черных длинных волос, фиалковые глаза, изящные сильные руки, крепкие ноги. Она называла себя просто Анастасия. Фамилию Аннаполис придумала себе сама. В «Железный котел» она забрела явно в поисках работы. Мона услышала, как она разговаривает с хозяином, и явилась ей на выручку. Она не желала слышать о том, чтобы Анастасия шла в судомойки или даже прислуживала за столиками. С первого взгляда Мона разглядела в ней незаурядную натуру, усадила ее, накормила и после долгого разговора дала немного взаймы.

– Вообрази, она ходила в комбинезоне. Чулок у нее не было, а туфли совсем развалились. Люди смеялись над ней.

– Опиши-ка мне ее еще раз, можешь?

– Нет, правда не могу, – сказала Мона и тут же принялась взволнованно рассказывать о своей подруге.

Тон, каким она произнесла «моя подруга», показался мне подозрительным. Никогда я не слышал, чтобы она с таким пылом говорила о ком-нибудь из своих знакомых. Это было похоже на благоговение, обожание и прочие, не имеющие определения чувства. Она придавала встрече со своей новой подругой невероятно важное значение.

– Сколько ей лет? – рискнул я спросить.

– Сколько лет? Не знаю. Может, двадцать два, двадцать три. У нее нет возраста. Когда на нее смотришь, такие мысли как-то не приходят в голову. Она – самый необыкновенный человек из всех, кого я знаю, исключая тебя, Вэл.

– Небось, художница?

– Она – все вместе. Все может.

– Занимается живописью!

– Конечно! Живописью, скульптурой, куклами, поэзией, танцами и вдобавок еще клоун. Но печальный клоун, вроде тебя.

– Она не кажется тебе ненормальной?

– Я бы так не сказала! Ведет себя странно, но только потому, что не такая, как все. Я еще не видела такого раскованного человека, и к тому же трагического. Она действительно непостижима.

– Как Клод, полагаю.

Она улыбнулась.

– В каком-то смысле, – сказала она. – Забавно, что ты упомянул его. Не мешало бы тебе взглянуть на них, когда они вместе. Они словно с другой планеты.

– Так они знают друг друга?

– Я их познакомила. И они чудесно поладили. Они говорят на своем собственном языке. И знаешь ли, они даже похожи друг на друга внешне.

– Она, наверное, немного мужеподобна, эта Анапопулос, или как там ее?

– Не вполне. – Глаза у Моны блеснули. – Она предпочитает одеваться как мужчина, потому что так чувствует себя удобней. Понимаешь, она больше чем просто женщина. Будь она мужчиной, я сказала бы то же самое. Что-то есть в ней такое, что выходит за рамки пола. Иногда она напоминает мне ангела, только в ней нет никакой эфирности или отрешенности. Нет, она очень земная, иногда даже почти грубая… Единственное, что я могу сказать, чтобы тебе стало понятно, Вэл, – это что она – существо высшего порядка. Ну, ты знаешь, какое чувство вызывает Клод? Анастасия… за ее шутовством скрывается трагедия. Она человек не от мира сего. Не знаю от какого, но точно, что не от нашего. Это чувствуешь уже по ее голосу. У нее необыкновенный голос, скорее это голос птицы, а не человеческого существа. Но когда она в гневе, становится страшно.

– Неужели? И часто она бывает в гневе?

– Только когда ее оскорбляют или смеются над ней.

– Почему же ее оскорбляют, почему над ней смеются?