Генри Миллер - Плексус

Повисла приятная пауза. Потом, сам не зная зачем, я ляпнул:

– Думаю, женщины вынуждены лгать… такова их природа. Мужчины, конечно, тоже лгут, но совсем по-другому. Такое впечатление, что женщины невероятно боятся правды. Знаешь, если б ты перестала лгать, перестала играть со мной в эти дурацкие никчемные игры, я бы решил…

Я заметил, что она перестала изображать занятость. Может быть, она действительно слушает, подумалось мне. Я видел ее лицо только сбоку. Оно выражало напряженное ожидание и настороженность. Как у животного.

– Думаю, я сделал бы все, чего бы ты ни попросила. Наверно, даже уступил тебя другому мужчине, если бы ты этого захотела.

Мои неожиданные слова вызвали у нее огромное облегчение – так мне показалось. Не знаю, чего она боялась услышать. Но у нее словно груз свалился с плеч. Она подошла ко мне – я сидел на краю постели – и опустилась рядом. Положила руку на мою ладонь. Ее глаза светились любовью.

– Вэл, – заговорила она, – ты знаешь, я никогда такого не захочу. Как ты можешь говорить подобное? Может, я когда и выдумываю что-то, но только не обманываю. Я не смогла бы скрыть от тебя что-нибудь важное. Это причинило бы мне слишком сильную боль. А эти мелочи… эти выдумки… просто чтобы не огорчать тебя. Бывают иногда ситуации до того отвратительные, что, чувствую, даже рассказать тебе о них – значит запачкать тебя. Со мной всякое случается, но меня это не трогает. Я натура крепкая, грубая. И знаю, что представляет собой этот мир. Ты – нет. Ты мечтатель. Идеалист. Ты не знаешь и никогда не сможешь себе представить, а тем более поверить, насколько злы люди. Ты – чистая душа, вот что. Именно это имел в виду Клод, когда говорил, что ты один из немногих. Рикардо – еще одна чистая душа. Таких, как ты и Рикардо, не следует вмешивать во всякую дрянь. Со мной то и дело случаются подобные вещи, потому что я не боюсь оказаться запачканной. Я – человек приземленный. С тобой я становлюсь другим человеком. Хочу быть такой, какой ты хочешь меня видеть. Но я никогда не смогу быть такой, как ты, никогда.

– Интересно, – сказал я, – что бы подумали люди, люди вроде Кронски, О’Мары, Ульрика, например, услышь они твои речи.

– Не имеет значения, Вэл, что думают другие. Я знаю тебя. Знаю лучше, чем любой из всех твоих друзей, не важно, как давно они знакомы с тобой. Я знаю, какая нежная у тебя душа. Ты самый добрый человек на свете.

– Я уже начинаю чувствовать, какой я мягкий и деликатный.

– Ты не деликатный, – сказала она с чувством. – Ты человек тяжелый, как все художники. Но когда речь заходит о жизни, я имею в виду, когда сталкиваешься с жизнью, ты просто ребенок. Мир – это сплошная мерзость. Ты, конечно, живешь в этом мире, но ты не принадлежишь ему. Ты живешь как зачарованный. От мерзости ты защищаешься тем, что превращаешь ее во что-то красивое.

– Ты говоришь так, словно знаешь меня как свои пять пальцев.

– Я ведь права, разве не так? Ты же не можешь этого отрицать?

Она нежно обняла меня и потерлась щекой о мою щеку.

– О Вэл, может быть, я не та женщина, какой ты заслуживаешь, но я знаю тебя. И чем больше я тебя узнаю, тем крепче люблю. В последнее время мне так не хватало тебя. Вот почему для меня так важно иметь подругу. Без тебя мне было по-настоящему плохо.

– Ладно. Но мы становимся похожи на избалованных детей, ты это понимаешь? Ждем, чтобы нам все преподнесли на блюдечке.

– Только не я! – воскликнула она. – Но я хочу, чтобы ты получил все, чего так страстно желаешь. Я хочу, чтобы ты ни в чем не нуждался. И мог делать все, о чем мечтаешь. Тебя нельзя избаловать. Ты берешь только то, что тебе необходимо, и не больше.

– Это правда, – сказал я, тронутый ее неожиданной проницательностью. – Не многие это понимают. Помню, как взъелись мои родители, когда, придя однажды из церкви, я с энтузиазмом заявил, что я – христианский социалист. В то утро я слышал шахтера, который говорил, взобравшись на кафедру проповедника, и его слова сделали свое дело. Он называл себя христианским социалистом. Я тут же обратился в его веру. Как бы то ни было, все кончилось обычным вздором… Мои твердили, что социалисты занимаются только тем, что швыряют направо и налево чужие деньги. «И что в этом плохого?» – спросил я. А в ответ услышал: «Вот начнешь сам зарабатывать, тогда и поговорим!» Такой довод показался мне неубедительным. Какая разница, спрашивал я себя, зарабатываю я или нет? Главное, что все блага мира распределялись несправедливо. Я был не прочь есть меньше, ограничивать себя во всем, если это поможет неимущим жить лучше. Мне тогда пришло на ум: как, в сущности, мало нужно человеку. Если у тебя есть необходимое, тебе не нужны сокровища… Так о чем это я? Ах да! О том, чтобы иметь лишь самое необходимое… Конечно, мне очень многого хочется. Но я могу обходиться и малым. Хотя я, как ты знаешь, часто говорю о еде, по сути, мне мало надо. Лишь бы не ощущать голод, вот что я имею в виду. Это ведь естественно, ты так не думаешь?