Генри Миллер - Плексус

Она погасила свет и забралась в постель. У нас была двойная кровать, но мы спали в одной.

– Обними меня покрепче, – прошептала она. – Вэл, я люблю тебя, как никогда. Слышишь?

Я ничего не ответил, только крепко обнял ее.

– Клод накануне сказал мне – ты слушаешь? – что ты один из немногих.

– Один из избранных, не так ли? – сказал я шутливо.

– Для меня ты единственный в мире.

– Но не друг…

Она закрыла мне рот ладонью.

Каждый вечер звучала одна и та же песня: «Моя подруга Стася». Разумеется, приправленная для остроты россказнями о знаках внимания, которыми досаждала ей четверка несовместимых личностей. Один из этого квартета – она даже имени его не знала – владел сетью книжных магазинов; другой был борец, Джим Дрисколл; третий – миллионер, известный извращенец, которого звали совершенно невероятно – Тинклфелс; четвертый – сумасшедший и отчасти святой по имени Рикардо. Этот Рикардо живо интересовал меня, если допустить, что ее рассказы о нем соответствовали действительности. Спокойный, сдержанный человек, говоривший с сильным испанским акцентом, Рикардо имел жену и троих детей, которых горячо любил. Он крайне бедствовал, однако делал дорогие подарки, был добр и кроток, ласков «как ягненок», писал метафизические трактаты, которые никто не брался печатать, читал лекции десяти-двенадцатилетним детям, et patati et patata [126]. Что мне нравилось больше всего, так это то, что, провожая Мону до станции подземки и прощаясь с нею, он всякий раз стискивал ей руки и мрачно бормотал: «Если не можешь быть моей, то не будешь ничьей. Я убью тебя ».

Она снова и снова возвращалась к Рикардо, говоря, как много он думает об Анастасии, как «прекрасно» относится к ней и тому подобное. И всякий раз, заговаривая о нем, она повторяла эту его угрозу, смеясь, словно это была остроумная шутка. Ее легкомыслие начало раздражать меня.

– А что, если он возьмет да и сдержит слово? – сказал я однажды вечером.

Она засмеялась еще веселей.

– Считаешь, такого не может случиться?

– Ты его не знаешь, – ответила она. – Такого кроткого существа свет не видывал.

– Именно поэтому я считаю, что он способен исполнить свою угрозу. Он говорит серьезно. Тебе следовало бы быть с ним осторожней.

– Ах, что за вздор! Он мухи не обидит.

– Может, и так. Но он производит впечатление довольно необузданной натуры, способной убить женщину, которую любит.

– Как он может любить меня ? Что за глупость! Я не выказывала к нему никакого расположения. Я вообще почти не слушаю, чего он болтает. Он больше говорит с Анастасией, чем со мной.

– Тебе и не надо ничего выказывать, достаточно того, что ты есть. У него такая мания. Он не сумасшедший. Если это только не сумасшествие – любить некий образ. Ты – физический образ его идеала, это очевидно. Ему ничего от тебя не нужно, даже ответного чувства. Он хочет лишь одного: всегда любоваться тобою, потому что ты – воплощение женщины его мечты.

– То же самое и он говорит, – несколько поразилась Мона. – Вы с ним удивительно похожи. Вы бы поняли друг друга. Я знаю, он очень чуток и очень умен. Он мне ужасно нравится, но он просто невыносим. У него нет чувства юмора, ни капельки. Когда он улыбается, вид у него еще более грустный, чем обычно. Он очень одинок.

– Жаль, что я не знаком с ним, – сказал я. – Он нравится мне больше всех, о ком ты рассказывала. Он похож на человека, в нем есть подлинность. К тому же я люблю испанцев. Это мужчины…

– Он не испанец, а кубинец.

– Один черт.

– Нет, не один, Вэл. Рикардо сам мне говорил. Он презирает кубинцев.

– Ладно, все равно. Он понравился бы мне, даже будь он турком.

– Может, вас познакомить? – неожиданно предложила Мона. – Хочешь?

Я немного подумал, прежде чем ответить.

– Лучше, пожалуй, не стоит, – сказал я. – Тебе не удастся дурачить такого человека. Он не Кромвель. Кроме того, даже Кромвель не такой дурак, каким ты его считаешь.

– Я никогда не говорила, что он дурак!

– Но пыталась убедить меня в этом, не станешь же ты отрицать.

– Ну, ты знаешь, зачем я это делала. – Она улыбнулась, как сирена.

– Слушай, сестренка. Тебе и говорить ничего не надо, я тебя и твои хитрости давно раскусил.

– У тебя развитое воображение, Вэл. Поэтому я иногда многого тебе не рассказываю. Знаю, как ты умеешь сам все домыслить.

– Но ты должна признать, что я исхожу из реального факта!

Опять улыбка сирены.

Она чем-то занялась и отвернулась, чтобы скрыть выражение своего лица.