Генри Миллер - Плексус

– Это единственное, что тебя беспокоит? – улыбнулся Кронски во весь рот. – Эту проблему легко решить. Сколько тебе надо? Полсотни устроит?

Мы радостно стиснули друг друга в объятиях.

– Деньги, – сказал он, – почему ты не послал мне телеграмму? – И почти без передышки: – Тебе действительно здесь нравится? Мне тут вроде как не по себе. Это место не для негров… и не для евреев. Поганое место…

За обедом он интересовался, что я успел написать, продал ли что-нибудь и так далее. Он предвидел, что дела у нас пойдут неважно… «Поэтому мы так внезапно и нагрянули, – сказал он. – Могу провести с вами только тридцать шесть часов». При этом улыбнулся, словно давая понять, что я не заставлю его остаться ни минутой дольше.

Мона всей душой была за то, чтобы вернуться с ними, но я из дурацкого упрямства настаивал на том, чтобы потерпеть еще немного. Мы довольно горячо спорили, но так ни к чему и не пришли.

– Давайте не будем об этом, – сказал Кронски. – Раз уж мы здесь, что ты можешь показать нам, пока мы не уехали?

– Озеро Джуналеска, – не задумываясь, ответил я. Не знаю, почему я назвал это место; просто оно само слетело у меня с языка. Но потом я вдруг понял: мне хотелось еще раз увидеть Уэйнсвилл.

– Всякий раз, как приближаюсь к этому месту – Уэйнсвиллу, меня так и тянет остаться там жить. Не знаю, что в нем есть такого, но оно забирает меня.

– Ты никогда не останешься на Юге, – сказал Кронски. – Ты прирожденный ньюйоркец. Слушай, почему бы тебе не перестать мотаться по всяческим захолустьям и не отправиться за границу? Франция – вот место для тебя, знаешь ты это?

Мона с энтузиазмом поддержала его.

– Ты единственный, кто говорит ему что-то разумное, – сказала она.

– Если бы речь шла обо мне, – продолжал Кронски, – я бы выбрал Россию. Но у меня нет страсти к путешествиям. Я нахожу, что Нью-Йорк не так плох, можешь ты в это поверить? – Затем в свойственной ему манере добавил: – Как только открою практику, отправлю вас обоих в Европу. Я говорю серьезно. Я много думал об этом. Здесь вы тупеете. Не место вам в этой стране, вы оба – люди иного склада. Она для вас слишком мелка, слишком ограниченна… слишком, черт возьми, прозаична, вот что. А что до тебя, мистер Миллер, бросай-ка ты писать эту пакостную мелочовку для журналов, слышишь? Ты создан не для подобной ерунды. Твое дело – книги. Пиши книгу, почему ты не делаешь этого? Тебе это по плечу…

На другой день мы отправились в Уэйнсвилл и на озеро Джуналеска. Ни то ни другое не произвело на них никакого впечатления.

– Странно, – сказал я, когда мы возвращались, – ты не можешь представить, что кто-то вроде меня способен провести остаток жизни в таком месте, как это, как Уэйнсвилл. Почему? Почему это кажется таким невероятным?

– Оно не для тебя, ты здесь чужой, только и всего.

– Не для меня? Разве? – Где же в таком случае мне место, спросил я себя. Во Франции? Может, и так. А может, нет. Сорок миллионов французов как-нибудь стерпят одного лишнего. Но если выбирать, я бы предпочел Испанию. Я почувствовал инстинктивную симпатию к испанцам, как чувствовал ее к русским.

Так или иначе, наш разговор вновь заставил меня задуматься о деньгах. Они были моим неотвязным кошмаром. На какое-то мгновение мною овладела нерешительность, и я было подумал, может, лучше нам все же вернуться в Нью-Йорк?

Но на другой день я уже так не думал. Мы проводили Кронски и его жену на окраину города, где они быстро поймали попутку. Мы немного постояли, махая им вслед, потом я повернулся к Моне и пробормотал:

– Славный парень этот Кронски.

– Лучший из всех твоих друзей, – мгновенно отреагировала она.

Из полсотни, что дал нам Кронски, мы частично расплатились с долгами и, надеясь, что, вернувшись в Нью-Йорк, он вышлет еще немного, попытались протянуть еще сколько можно. Я просто заставил себя закончить очередной рассказ. Попробовал начать другой. Безнадежно: башка совсем не варила. Тогда вместо рассказа я написал письма всем редакторам без исключения, в том числе и тому добряку, что однажды предложил работать его помощником. Не остался без внимания и О’Мара, к которому я зашел, но тот был в таком подавленном состоянии, что я не решился заикнуться о деньгах.

У меня не было больше сомнений, что Юг нам противопоказан. Домохозяин и его жена делали все, чтобы нам жилось удобней, мистер Роулинс тоже всячески старался поддержать нас. Никто словом не обмолвился о деньгах, которые мы по-прежнему были должны. Что до Метьюза, то его поездки в Западную Виргинию стали более частыми и более продолжительными. К тому же мы просто не могли заставить себя попросить у него взаймы.