Сельма Лагерлёф - Сказание о Йосте Берлинге

Он, благородный и великодушный, воспылает справедливым гневом, и любовь придаст огня его словам. Он, ее защитник и покровитель, берегущий ее, как чудом доставшуюся ему драгоценность, – как он может допустить, чтобы неотесанные грубияны бросались на его жену, как коршуны на воробья!

Месть, месть и еще раз месть! Молодую графиню, ласковую и беззлобную, готовую любить и прощать, терзала жажда мести. Она чувствовала себя оскорбленной и униженной.

Беренкройц, полковник с седыми, похожими на вату усами, нимало не смущаясь и никого не спрашивая, сразу прошел к камину – так было заведено в доме: к приезду хозяйки всегда должен пылать камин.

Йоста остался у дверей, присел на табурет и молча наблюдал, как служанка помогает графине снять меховую шубку. Он смотрел на нее, и вдруг ему стало так хорошо на душе, как не было уже много лет. На него будто снизошло откровение – Йоста сам не смог бы объяснить как, но он вдруг понял, что за изящной светской оболочкой этой молодой женщины, почти девочки, таится невероятной, божественной красоты душа.

Душа ее до поры дремлет, связанная внушенными ей с детства правилами, но вот-вот проснется и заявит о себе, и вся ее доброта, кротость, невинность станут видны и понятны всем. Йоста чуть не засмеялся от радости, видя, как молодая графиня старается напустить на себя маску гнева, как она хмурит брови, как пылает ее лицо.

Ты и сама не знаешь, как ты хороша, подумал он, закрыл глаза и чуть не застонал от внезапного, но очень болезненного укола совести.

Как мало мы знаем, что скрыто за внешней оболочкой, думал он с горечью. Но вот что, Йоста Берлинг, сказал он сам себе. С этой минуты ты будешь ее рыцарем, защитником и слугой – разве не долг каждого служить божественному и прекрасному? Как мы опозорились… а впрочем, во всем есть хорошая сторона, привычно оправдал он себя. Если бы не эта история с похищением, если бы не ее бледность и дрожь, если бы она не оттолкнула его с таким отвращением… с отвращением, превозмогшим смертельный страх, если бы он не почувствовал, как ранима она и как оскорблена их грубостью, – если бы не все это, он никогда бы не узнал, какая высокая и благородная душа скрыта в этом веселом, беззаботном с виду создании.

Откуда ему было узнать? Нельзя прочитать, что у человека на душе. Любит танцы, приветлива – вот и все. Таких много. И к тому же как ее угораздило выйти замуж за этого болвана, графа Хенрика? Это тоже говорило не в ее пользу.

А теперь, когда он узнал… теперь он ее раб до конца дней, раб и верный пес, как говорит капитан Кристиан Берг. Раб и пес, и ничего больше.

Он молитвенно сложил руки. С того самого дня, с того самого богослужения, с той проповеди, когда его подхватила и несла на своем заоблачном гребне огненная волна вдохновения, он не испытывал ничего подобного. Он почти не обратил внимания, когда в гостиную с грохотом ввалились граф Дона и еще человек двадцать заиндевевших мужчин, проклинающих неотесанность кавалеров и их непростительную проделку.

Йосту они поначалу и не заметили, буря проклятий обрушилась на Беренкройца. Тому, впрочем, было не привыкать – он поставил ногу на каминную решетку, локоть на колено, подбородком оперся на кулак и уставился на преследователей.

– Что все это значит? – заревел щуплый граф и принял воинственную осанку.

– Что значит? – спросил Беренкройц. – А вот что: покуда есть на земле женщины, найдутся и дурачки, пляшущие под их дудку.

Граф побагровел:

– Я еще раз спрашиваю: что это значит?

– Тогда позвольте и мне спросить: что значит, когда графиня отказывает в танце Йосте Берлингу?

Граф вопросительно посмотрел на жену.

– Я не могла с ним танцевать, Хенрик! Не могла и не хотела! Ни с ним, ни с одним из этих… я думала о бедной майорше! Она их облагодетельствовала, а они и пальцем не шевельнули, чтобы ей помочь.

На старческой физиономии графа Хенрика отразилось удивление.

– На то мы и кавалеры, – продолжил Беренкройц, – мы никому не позволяем нас оскорблять. К тому же развлекать дам – наша обязанность. Если дама отказывает нам в танце, мы приглашаем ее на прогулку. – Он осклабился, и ватные усы разошлись в стороны. – Успокойтесь, граф, ничего не случилось. Так что на этом инцидент можно считать исчерпанным.

– Ну нет, – тонким голосом крикнул граф. – Инцидент отнюдь не исчерпан! За поведение моей жены отвечаю я! И потому спрашиваю: если моя жена оскорбила Йосту Берлинга, почему он не подошел ко мне и не пожаловался?