Сельма Лагерлёф - Сказание о Йосте Берлинге

О чем вы думали, мерзавцы, когда ворвались сюда с криком и угрозами, как разбойники с большой дороги? Когда грозили нам расправой, когда собирались поджечь усадьбу? Какое мне дело до ваших обиженных Богом девиц? И разве я сторож им, чтобы следить, куда они бегают и откуда срываются? Не скрою, я был добр к ней, но лучше бы я и в самом деле приказал спустить на нее собак, было бы лучше и для меня, и для нее. Но я этого не сделал. И никогда не обещал на ней жениться, запомните – никогда!

А сейчас отпустите ту, кого вы, мерзавцы, выволокли из усадьбы, и пусть руки, коснувшиеся ее, горят в вечном огне! Тупицы, неужели вы не понимаете, что она настолько же выше вас, насколько небо выше земли? Она настолько же нежна, насколько вы грубы и неотесанны, настолько же добра, насколько вы озлобленны!

И я вам скажу, кого вы схватили! Во-первых, она ангел небесный. Во-вторых, она была замужем за графом из Борга. Свекровь мучила ее днем и ночью, заставляла работать тяжелее и грязнее, чем любая служанка, издевалась над ней так, как ни один из вас, надеюсь, не издевается над своими женщинами. Она уже готова была утопиться в Кларэльвене, настолько та высосала из нее все силы и всю радость жизни. И кто из вас, канальи, кто из вас, которые знали про все это, я спрашиваю, кто из вас пришел ей на помощь? Никто, потому что вы трусливы, как зайцы, пока не соберетесь в орущую толпу. Только мы, кавалеры, помогли ей бежать из этого ада.

И она родила ребеночка на крестьянском хуторе, а граф передал ей, что он знать не знает ни ее, ни ребенка – нашел какую-то зацепку. Дескать, мы венчались в чужой стране, все законы и предписания не соблюдены, поэтому брак наш признан недействительным. Ты мне не жена, я тебе не муж, и ребенок мне не сын. Но она, эта святая, во что бы то ни стало хотела, чтобы в книгах был записан отец, боялась сделать ребенка несчастным. И я бы посмотрел на вас, на ваши презрительные рожи, когда она попросила бы кого-то из вас: «Женись на мне! Ребенку нужен отец!» Вы бы отвернулись от нее, сволочи! Но она, слава богу, к вам и не обратилась. Знала, с кем имеет дело – с ханжами, со злобной завистливой толпой! Она обратилась к Йосте Берлингу, разжалованному пастору, которому никогда не суждено доносить до людей слово Божье. И я скажу вам, негодяи, что в жизни у меня не было больше испытания, чем это. Потому что я недостоин ее, потому что, связав свою жизнь со мной, она лишила себя будущего. Но она, этот ангел, была в таком отчаянии, что я не решился ей отказать.

Вы можете думать о нас, кавалерах, что хотите, можете злословить, сколько влезет, но для нее мы сделали все что могли. И это ее заслуга, что мы не перестреляли вас всех, как бешеных собак. А теперь говорю я вам: отпустите ее и идите по домам, иначе земля разверзнется и поглотит вас. И по пути молите Бога о прощении за то, что вы обидели и испугали невинную женщину, воплощение благочестия и доброты. Убирайтесь отсюда! Надоели.

Он не успел еще закончить свою пламенную речь, как графиню поставили на ступеньку каменной лестницы. Здоровенный хуторянин смущенно протянул ей огромную мозолистую руку.

– Спасибо за угощение, – сказал он просто. – И простите нас, графиня, мы вам зла не желаем.

За ним подошел другой:

– Спокойной вам ночи, не обижайтесь, пожалуйста.

Йоста спрыгнул с перил и встал рядом с молодой графиней. Крестьянин и ему пожал руку.

Потом потянулись и другие, притихшие и пристыженные, все хотели пожелать ей спокойной ночи и попросить прощения за невольную обиду. Ни следа недавней озлобленности – они стали такими же, как и утром, когда пошли на поиски. Они и были такими – смирными и доброжелательными, пока голод и усталость не превратили их в диких зверей.

Они заглядывали графине в лицо, и Йоста заметил, что у многих выступали слезы – такие волны невинности, доброты и благородства исходили от этой замечательной молодой женщины. Ему даже показалось, что они в душе молятся на нее. Наверное, их утешало и радовало, что, по крайней мере, кто-то продолжает верить в добро и поступать согласно его законам. Законам добра и сострадания.

Народу было столько, что, если бы она пожала руку всем, кто к ней подходил, у нее наверняка рука бы отвалилась. Она еще не пришла в себя от пережитого страха. Но все смогли посмотреть на нее поближе, и все смогли пожать руку Йосте Берлингу – уж его-то рука могла выдержать сколько угодно рукопожатий.

Он стоял, словно во сне. Прислушивался, как в сердце его зарождается новая любовь – любовь к своему народу.