Сельма Лагерлёф - Сказание о Йосте Берлинге

Ехали долго, но запаса развлечений и игр хватало.

Чем дальше, тем веселее и беззаботнее становился патрон Юлиус. Он поделился своими запасами с барышнями, спел им несколько песен и даже забрался с ними на вершину Громовой.

И когда они посмотрели на открывшийся им вид, у многих появились слезы на глазах от этой гордой, несказанной красоты. Сердце патрона Юлиуса забилось, как у юноши. Когда речь заходила о его любимых краях, патрону Юлиусу не надо было искать слова.

– Ах, Вермланд, – сказал он, – прекрасный, удивительный, благословенный край! Никакая карта не может объяснить, на что ты похож, край мой, но теперь я это ясно вижу. Ты, древний, как отшельник, и кроткий, как отшельник, сидишь неподвижно, скрестив под собой ноги и положив руки на чрево. Остроконечная шапочка надвинута на полузакрытые очи. Мечтательный и задумчивый, как ты прекрасен, святой мой край! Твой плащ из девственных лесов окантован сверкающими лентами рек и синими грядами холмов. Ты так прост и непритязателен, что пришелец может и не разглядеть твою красоту. Ты беден, как и любой отшельник. Ты сидишь неподвижно, а воды Венерна омывают твои стопы и скрещенные ноги. Налево – рудники и шахты. Это твое ровно и мощно бьющееся сердце. А на севере – глухие, темные, загадочные леса, полные тайн, – это твоя голова, отуманенная смутными мечтами.

Когда я вижу тебя, мой огромный, суровый край, глаза мои застилают слезы. Ты суров и строг в своей красоте, но я вижу, как сквозь твою бедность, сквозь твои лишения, сквозь твою созерцательность проступают черты нежности, доброты и ласки. Я смотрю на тебя и молюсь тебе. Один взгляд на твои дремучие леса, одно прикосновение к краю твоих одежд исцеляют мою душу. Час за часом, год за годом смотрю я в твое святое лицо. Какие загадки таятся за твоими полуопущенными веками? Решил ли ты уже загадку жизни и смерти или все еще размышляешь над нею, ты, мой огромный, мой суровый край? Ты – единственный достойный страж великих замыслов. Но я вижу, как ползают по тебе люди, создания, которым никогда не суждено разглядеть черты величия в твоем богоподобном лике, которым не суждено понять, что ты замыслил. Они видят тебя, видят красоту твоих холмов и рек, они восхищаются и забывают про все.

Горе мне, горе всем нам, детям Вермланда! Все, что мы хотим от жизни, – красота. Мы, дети лишений, нищеты и печали, воздымаем руки в единой молитве, мы ничего не желаем, кроме красоты. Да будет жизнь наша, как розовый куст, цвести в любви, вине и удовольствиях, и пусть никогда не отцветают эти розы. Вот чего мы хотим, а между тем край наш – вечный символ размышлений о смысле. О смысле нищеты, о смысле лишений, о смысле жизни и смерти.

Но у нас, жалких и простодушных, никаких мыслей нет. Мы ни о чем не думаем. О, мой прекрасный Вермланд!

Так говорил патрон Юлиус со слезами на глазах, и голос его дрожал от вдохновения. Растроганные девушки смотрели на него с изумлением. Они никогда не догадывались, какие глубокие мысли и чувства скрываются под забавной внешностью патрона Юлиуса, за его шутками и розыгрышами.

Дело шло к вечеру. Пора возвращаться. Девушки понятия не имели, куда везет их патрон Юлиус, пока телега не остановилась у ворот Экебю.

– А теперь, дорогие барышни, приглашаю всех попеть и поплясать.

Вот что сказал патрон Юлиус. А что сказали кавалеры, увидев патрона Юлиуса, прибывшего с полной телегой девушек и с венком на голове?

– Думаем, вы ему очень понравились, девушки, иначе он вернулся бы намного раньше.

Конечно же кавалеры помнили, что сцена с уходом Лота из Содома повторилась в семнадцатый раз. Каждый год патрон Юлиус уезжает с твердым намерением оставить Экебю навсегда.

А теперь он забыл и эту попытку, и все предыдущие. Его совесть и смирение вновь погрузились в сон – ровно на год.

Какой замечательный человек, патрон Юлиус! Он прекрасно танцует, великолепно играет в шилле. Перо, кисть и смычок одинаково близки его сердцу. У него доброе и чувствительное сердце, он говорит как поэт, а на устах сотни песен и баллад. Но может быть, все эти достоинства объясняются тем, что у него есть совесть? Пусть она просыпается только раз в году, как бабочка освобождается от своих оков, чтобы пожить хоть несколько часов в солнечном свете.

Но совесть у него есть.

Церковь в Свартшё белая. И снаружи, и внутри – белые стены, белая кафедра, белые скамьи для прихожан, белые хоры, белые оконные своды, белая плащаница на алтаре. Одним словом, все белое. Никаких украшений нет в церкви в Свартшё – ни икон, ни фамильных гербов. Все белое. На алтаре, на белой плащанице, простой деревянный крест, завернутый в белую льняную ткань.