Ивлин Во - Возвращение в Брайдсхед. Незабвенная

– А что еще вы изучали в колледже?

– Еще психологию и китайский язык. Китайский мне не очень-то давался. Но это все, конечно, были второстепенные предметы – так, для культурного уровня.

– Ясно. А какой же у вас был основной предмет?

– Косметика.

– О!

– Ну да, всякие там перманенты, массажи, парафиновые маски – все, чем занимаются в салонах красоты. Но только, конечно, мы еще изучали и историю, и теорию тоже. Я писала диплом на тему «Восточные прически». Вот почему я и занималась китайским. Я думала, он мне поможет, но он не помог. Зато по искусству и психологии у меня в дипломе «отлично».

– И все это время, пока вы занимались искусством, психологией и китайским языком, вы мечтали о покойницкой?

– Ну что вы, нисколько. Вам это правда интересно? Тогда я расскажу, потому что это действительно довольно поэтическая история. Я закончила колледж в сорок третьем году, и многие девушки из нашей группы пошли работать на оборону, а меня это нисколько не интересовало. Не потому, что я не патриотка, не люблю свою родину и все такое. А просто я не увлекаюсь войной, вот и все. Теперь все не увлекаются. Ну а я уже в сорок третьем не увлекалась. Поэтому я и стала работать в Беверли-Уолдорф, в салоне красоты, а только и там нельзя было от этой войны избавиться. Наши клиентки – они будто ничего возвышеннее придумать не могли для разговора – все только про бомбежки по квадратам. А одна там была хуже всех, ее звали миссис Комсток. Она приходила каждую субботу утром волосы подсинивать и укладывать, и я вроде бы ей угодила. Она всегда меня спрашивала. Никто ей, кроме меня, не мог угодить, а только все равно она мне на чай больше двадцати пяти центов не давала. У этой миссис Комсток один сын был в Вашингтоне, а другой в Дели, внучка была в Италии да еще племянник какая-то шишка по военной пропаганде, так что мне приходилось все про них выслушивать, и я в конце концов стала бояться субботы больше всех дней недели. Потом эта миссис Комсток заболела, но я и тогда еще от нее не избавилась. Она посылала за мной, чтобы я ее на дому обслуживала, тоже раз в неделю, но и дома она давала мне только двадцать пять центов на чай и так же много говорила про войну, хотя уже не так связно. Так вот, представляете, как я удивилась, когда в один прекрасный день вызывает меня мистер Джебб, наш заведующий, и говорит: «Мисс Танатогенос, мне даже неудобно вас об этом просить. Просто не знаю, как вы на это посмотрите, но дело в том, что эта миссис Комсток – она умерла, и тут пришел ее сын, который из Вашингтона, и он очень хочет, чтобы вы уложили волосы миссис Комсток, как раньше. У них, кажется, нет ее последних фотографий, и в „Шелестящем доле“ никто не знает, какую она носила прическу, а полковник Комсток не может ее описать как следует. Вот я и подумал, мисс Танатогенос, что, может, вы окажете такую любезность полковнику Комстоку и поедете в „Шелестящий дол“, чтобы причесать миссис Комсток, как просит полковник Комсток».

Ну, я просто не знала, что сказать. Я до этого никогда не видела покойников – отец-то ведь ушел от матери до того, как он умер, если только он вообще умер, а мать уехала на восточное побережье его искать, как раз когда я кончила колледж, и там она умерла. И я никогда не была в «Шелестящем доле», потому что, с тех пор как мы разорились, мать перешла в новую веру, а они вообще не признают, что смерть существует. Так что я очень нервничала, когда в первый раз шла сюда. А когда пришла, то все оказалось совсем по-другому, чем я ожидала. В общем, вы сами видели, так что вы понимаете. Полковник Комсток пожал мне руку и сказал: «Девушка, вы совершаете поистине прекрасный и благородный поступок». И отвалил мне пятьдесят монет.

Потом меня повели в бальзамировочную, и там на столе в своем свадебном платье лежала миссис Комсток. Никогда не забуду, как она выглядела. Как преобразилась. Иначе это просто нельзя назвать. С тех пор просто не счесть, сколько раз я имела удовольствие представлять людям их Незабвенных, и в большинстве случаев они так и говорят: «Ах, они совсем преобразились!» Конечно, она еще была бесцветная и волосы у нее были вроде бы как жидкие, она была такая белая-белая, будто воск, и такая холодная, и молчала. И я сперва просто не решалась к ней прикоснуться. А потом я помыла ей волосы шампунем и подсинила как обычно и уложила так, как всегда ей укладывала – кругом кудряшки, кудряшки, а там, где уже редкие, чуть взбила, вроде бы попушистее. Потом, пока она сохла, косметичка стала ее подкрашивать. Она разрешила мне смотреть, и мы с ней разговорились, и она мне сказала, что у них как раз есть место младшей косметички, так что я сразу пошла к себе в салон и подала мистеру Джеббу заявление, что ухожу. Это было почти два года назад, и с тех пор я здесь.