Луи Куперус - О старых людях, о том, что проходит мимо

Он обнял Лота и поцеловал, как отец целует сына. Какое-то время Лот оставался у него в объятьях, затем они крепко пожали друг другу руки.

– Давай, Лот, будь молодцом!

– Бедная мамуля, – сказал Лот.

В глазах у него стояли слезы, он был очень взволнован.

– Когда ты уезжаешь? – спросил он у Стейна.

– Завтра.

– В котором часу?

– В девять. Поезд в Париж.

– Я приду на вокзал проводить тебя.

– Я тоже, – сказала Элли.

Она поцеловала его; он собрался уходить…

В этот момент в дверь позвонили, и Анна спустилась по лестнице.

– Я не решилась побеспокоить мефрау Терезу, – сказала Анна, – она так углубилась в молитву… Смотрите, господин Лот, вот и ваша матушка… и ваш английский брат…

– Черт побери! – прошипел Стейн сквозь зубы. – Видеть ее не могу…

– Стейн! – умоляюще сказала Элли; ей было жалко Лота, который опустился, обессиленный, на стул и не мог больше сдерживать слезы; он плакал, хоть и понимал, что это признак слабости.

Анна открыла дверь, и вошли Отилия с Хью. В передней они встретились со Стейном. Посмотрели друг другу в глаза. Хью приложил руку к кепи, словно приветствовал незнакомца. Ни слова не говоря, Отилия со Стейном прошли мимо друг друга, и Стейн вышел на улицу. Таким было его прощанье с женой, он больше никогда ее не увидит, с ним ушло последнее напоминание о той любви, которой ее некогда окружали мужчины.

– Я пришла узнать, как себя чувствует maman … – сказала Отилия, обращаясь к Элли и к Анне. – И Хью тоже хотел бы повидать свою бабушку. Но maman по-прежнему не встает, не правда ли, Анна…

Отилия прошла в гостиную.

– Здравствуй, Лот! Малыш, что случилось?

– Ничего, мамуля, ничего…

– Почему ты такой грустный? Ты плакал?

– Нет, мамуля, нет… Немного нервы расшалились, а так все в порядке. Здравствуй, Хью… С тобой такого не случается, чтобы расшалились нервы, не правда ли… и ты наверняка никогда не ревешь, как я, будто старая баба…

Лот овладел собой, но в глазах по-прежнему была грусть; он переводил взгляд с матери на брата. Его мать… она никогда не придавала значения одежде, и поэтому его задело, что в Лондоне она заказала себе у портного платье и манто, ничего особенного, из черного сукна, но оно идеально облегало ее еще молодую и стройную фигуру, в то время как линии шляпки были значительно экстравагантней, чем он привык видеть на ее красивых светло-седых кудрях. Ей же шестьдесят лет! Но она выглядела веселой, ее нежное, без единой морщинки лицо словно расцвело, и он видел – ах, ведь он знал ее так хорошо! – что она счастлива. Когда она бывала счастлива, глаза ее становились такими голубыми и невинными… Она была немолодой женщиной, ей было шестьдесят лет, но сейчас, когда она появилась в дверях рядом со своим английским сыном, возраст ее было не угадать, она расцвела от счастья – счастья, имевшего мало общего с настоящим материнским чувством: счастья от тех крох нежности, которые она ловила в приветливых словах и ласке Хью. Он говорил ей грубо нежные слова, он грубо гладил ее по голове или по плечу, и она была счастлива. По Лоту она не скучала, он для нее больше не существовал – в этот миг. Она сияла, потому что рядом с ней был Хью. А у Лота, смотревшего на них обоих, разрывалось сердце… Бедная мама… Он любил мать и считал ее такой милой и забавной, благодаря его врожденной мягкости и такту между ними всегда все было хорошо. Лот знал: его она тоже любит, хотя сейчас Хью и затмил его полностью. Она всегда любила Хью больше всех из всех ее пятерых детей. И она всегда любила Тревелли больше всех из всех ее троих мужей… Бедная, бедная мамочка, думал Лот. Сейчас у нее есть деньги, но что такое сто тысяч, если обращаться с ними неразумно? Что такое сто тысяч… для Хью! А когда эти сто тысяч кончатся… года через два… то что с ней будет? Потому что тогда его красавчик-брат с гладко выбритой верхней губой с ней точно не останется… И какая ее ждет старость! Бедная, бедная мамочка…

– Как ты похож на маму, Лот! – сказал Хью.

Да, он похож на мать, у него такое же хрупкое телосложение, как у нее, такие же глаза… почти такая же красивая шевелюра и такой же мягкий овал лица… Когда-то, в молодости, он гордился своей внешностью и очень за ней следил… знал, что он светловолосый красавчик. Но теперь это прошло, рядом с Хью он чувствовал себя старой бабой, старой бабой с расшатанными нервами… Быть таким рослым, таким широкоплечим, иметь такие красивые глаза, такую потрясающую эгоистичную улыбку и холодное сердце, ничем не интересоваться, кроме собственных комфорта и неотразимости, так спокойно жить на деньги матери, а когда они кончатся, то с непоколебимым спокойствием выбросить ее за борт и жить дальше своей жизнью… – вот это значит быть сильным! Вот это значит быть хозяином собственных эмоций и крепко стоять в этой жизни! Вот это значит не бояться будущего и приближающейся старости… Не ведать приступов Страха, не реветь, будто старая баба, будто старая баба с расшатанными нервами!