Джером Сэлинджер - Ловец на хлебном поле

– Холден ! – сразу же говорит. Облапила меня руками за шею и всяко-разно. Очень мамсится. В смысле – для малявки вполне себе нежная такая. Иногда даже слишком . Я вроде как ее чмокнул, а она говорит: – Ты када приехал ? – Рада мне, как не знаю что. Сразу видать.

– Не так громко. Только что. Ты вообще как?

– Я отлично. Ты получил мое письмо? Я написала на пяти листах тебе…

– Ага – не так громко. Спасибо.

Она мне это письмо написала. Только я на него ответить не успел. Сплошняком про ту постановку, где она в школе играла. Сказала, чтоб я никаких свиданок, ничего на пятницу не назначал, а пришел смотреть.

– Как постановка? – спрашиваю. – Как, говоришь, называется?

– «Рождественский спектакль для американцев». Он паршивый, только я там Бенедикт Арнолд [40]. У меня практически самая большая роль, – говорит. Ух как она уже вся проснулась. Она очень колобродится, когда такую фигню рассказывает. – Начинается, когда я умираю. Перед Рождеством приходит этот дух и спрашивает, стыдно ли мне и все такое. Ну, в общем. За то, что страну предал и все такое. Ты придешь смотреть? – Она уже на кровати так и подскочила и всяко-разно. – Вот про это я тебе и написала. Придешь?

– Само собой, приду. Ну еще б не пришел.

– А папа не может. Ему в Калифорнию надо лететь, – говорит. Ух как она уже вся такая проснулась. Ей, чтоб проснуться, секунды две надо. Она сидела – ну как бы на коленях – на кровати и держала меня, на фиг, за руку. – Слушай. А мама сказала, ты дома будешь в среду , – говорит. – Сказала, что в среду .

– Я раньше выехал. Не так громко. Разбудишь всех.

– А сколько времени? Они домой поздно будут, мама говорила. Они поехали на прием в Норуок, в Коннектикут, – говорит такая Фиби. – Угадай, что я сегодня днем делала? Какое кино видала? Угадай!

– Не знаю… Слушай. Они не сказали, когда…

– «Врача», – Фиби такая говорит. – Это специальное кино показывали в Фонде Листера. Только один день показывали, и это сегодня. Про этого доктора в Кентукки и все такое – он еще затыкает одеялом лицо этой девочке, которая калека и не может ходить. А потом его в тюрьму сажают и все такое. Отличное кино просто.

– Послушай секундочку. Они не сказали, когда…

– Он ее жалеет, доктор этот. Потому и лицо ей затыкает и все такое, чтоб она задохнулась. А его потом сажают в тюрьму на пожизненное заключение, но эта девочка, которой он лицо заткнул, приходит его навестить все время и говорит ему спасибо за то, что он сделал. Он из милосердия убийца. Только он знает, что должен в тюрьму сесть, потому что врач не должен у Бога ничего отнимать. Нас мама одной девочки у нас в классе водила. Элис Холмборг. Она моя лучшая подружка. Она одна во всем…

– Погоди минутку, а ? – говорю. – Я тебе вопрос задал. Они сказали, когда вернутся, или не сказали?

– Нет, но поздно. Папа взял машину и все такое, чтобы с поездами не связываться. У нас там сейчас радио есть! Только мама говорит, его нельзя играть, когда машина едет.

Меня отпустило – ну вроде. В смысле, я наконец бросил дер гаться насчет того, поймают они меня дома или нет. Прикинул – да ну его к черту. Поймают так поймают.

Вы бы видели эту Фиби. В такой пижаме синей, с красными слонятами на воротничке. Слоны для нее – это вообще полный капец.

– Значит, хорошая картина была, а? – говорю.

– Шикарная просто, только Элис простыла, и мама у нее все время спрашивала, не гриппует ли она. Прямо посреди кино . Только там что-нибудь важное случится, ее мама перегибается через меня и спрашивает Элис, не гриппует ли она. На нервы действовало.

Потом я сказал ей про пластинку.

– Слушай, я тебе пластинку купил, – говорю. – Только по дороге домой она сломалась. – И я вытащил из кармана обломки и ей показал. – Я надрался, – говорю.

– Дай кусочки, – говорит Фиби. – Я их себе оставлю. – И взяла их у меня прямо из руки и в ящик тумбочки своей положила. Я чуть не сдох.

– Д.Б. на Рождество приезжает? – спрашиваю.

– Мама говорит, может, да, а может, нет. Как получится. Может, ему придется остаться в Голливуде и писать картину про Аннаполис [41].

– Аннаполис, ёксель-моксель!

– Там про любовь и все такое. Угадай, кто там будет играть? Какая кинозвезда? Угадай!

– Мне это неинтересно. Аннаполис , ёксель-моксель. Да что Д.Б. знает про Аннаполис , ёксель-моксель? Как это связано вообще с его рассказами? – говорю. Ух, с ума съехать можно от такой херни. Голливуд, на фиг. – Что ты сделала с рукой? – спрашиваю. Я заметил, у нее локоть здоровенным шматом пластыря заклеен. А заметил почему – пижама-то у нее без рукавов.