Джером Сэлинджер - Ловец на хлебном поле

Тут он мне по-честному и прописал, и дальше я помню только, что, на фиг, снова на полу валяюсь. Не помню, вырубил он меня или нет, но скорее всего нет. Вырубить – это не баран чихнул, только в кино легко, на фиг. Но из носа у меня кровища по всей комнате хлестала. Когда я посмотрел наверх, Стрэдлейтер чуть не на голове у меня стоял. И под мышкой – этот его, на фиг, несессер.

– Ты чего, на хер, не затыкаешься, когда говорят? – спрашивает. Похоже, его будь здоров потряхивало. Наверно, обделался, что у меня в черепе трещина или как-то, когда я на пол грохнулся. Зря это я все-таки. – Сам напросился, язви тебя, – говорит. Ух как его трясло.

Я даже и вставать не стал. Полежал себе на полу, пообзывал его дебильной падлой. Я так разозлился, что чуть не ревел.

– Слышь. Сходи рожу себе умой, – говорит Стрэдлейтер. – Ты меня слышишь?

Я ему сказал, чтоб сам шел умывать свою дебильную рожу – детский сад, конечно, только я так рассвирепел, что не знаю. И еще сказал ему, чтобы по пути в тубзо зашел и оприходовал миссис Шмидт. Это жена коменданта. Ей лет шестьдесят пять.

Я так и сидел на полу, пока не услышал, как этот Стрэдлейтер закрыл дверь и пошел по коридору к тубзу. Потом только встал. Охотничий кепарь мой на фиг куда-то задевался. Наконец я его нашел. Под кроватью. Надел и этот козырек на затылок сдвинул, как мне больше в жилу, а затем пошел и посмотрел на свою дурацкую рожу в зеркало. Такого месива нигде больше не увидишь. Вся пасть в крови, и подбородок, и даже пижама с халатом. Я, с одной стороны, перетрухал, а с другой – увлекательно. Столько кровищи – уматно же смотрится. Я в жизни дрался всего пару раз, и меня оба раза колотили. Я вообще-то не сильно крутой. Я пацифист, сказать вам правду.

Катавасия у нас была такая, что Экли наверняка услыхал и проснулся. Поэтому я через душевые шторки пошел к нему – поглядеть, что он, на фиг, делает. Я к нему в комнату вообще почти не хожу. Там всегда воняет как-то не в жилу – все потому, что он весь захезанный и с гигиеной у него голяк.

Сквозь шторки из нашей комнаты падало капельку света, и я увидел, что на кровати лежит Экли. Сразу, на фиг, видно, что не спит.

– Экли? – говорю. – Не спишь?

– Не-а.

Там было вполне себе темно, и я наступил на чей-то ботинок и чуть башкой об пол не дерябнулся. Экли вроде как аж сел на кровати и на руку оперся. Вся рожа у него была намазана какой-то белой дрянью – от прыщей. В темноте мог и напугать.

– Ты вообще какого хера тут делаешь? – говорю.

– В смысле – какого хера? Я друшлять пытался, пока вы хай не подняли. Вы чего там вообще собачились?

– Где тут свет? – Я никак не мог найти выключатель. Шарил руками по всей стенке.

– На фига тебе свет?.. Вон, под рукой у тебя.

Наконец я его нашел и зажег. Этот Экли прикрылся, чтоб светом глаза не резало.

– Бож -же! – говорит. – Чего это за херня с тобой? – Это он про кровь и всяко-разно.

– Это мы со Стрэдлейтером, на фиг, посрались, – говорю. Потом сел на пол. У них в комнате никогда кресел не было. Хрен его знает, что они с ними тут сделали. – Слышь, – говорю, – а ты в канасту не хочешь сыграть?

– Да у тебя еще кровь идет, елки-палки. Ты приложил бы что-нибудь.

– Перестанет. Слышь. Так ты будешь в канасту или не будешь?

– В ка на сту, елки-палки. Ты вообще в курсах, сколько сейчас времени?

– Еще не поздняк. Всего где-то одиннадцать, полдвенадцатого.

– Всего где-то! – говорит Экли. – Слышь. Мне утром вставать на мессу , елки-палки. А вы там – орать и сраться, на фиг, посреди… А какого хера вообще дрались?

– Долго рассказывать. Не хочу тебя грузить, Экли. Думаю о твоем благополучии, – говорю. Я ему никогда про свою жизнь не рассказывал. Во-первых, он еще тупее Стрэдлейтера. Рядом с Экли Стрэдлейтер – на фиг, гений. – Эй, – говорю, – а ничего, если на койке Эли сегодня посплю? Он же до завтра не вернется? – Я, на фиг, отлично знал, что не вернется. Эли ездил домой почти на каждые, на фиг, выходные.

– Не знаю я, когда он, на хер, вернется, – говорит Экли.

Ух как меня такое достает.

– Это в каком смысле, на хер, ты не знаешь, когда он вернется? Он же всегда только в воскресенье вечером приезжает, нет?

– Да, но, елки-палки, я ж не могу разрешать кому попало спать на его койке , если им приспичит.

Я чуть не сдох. Не вставая с пола, дотянулся и потрепал его, на фиг, по плечу.

– Ты просто принц, сынок, – говорю. – Знаешь, что ты принц?

– Нет, я в смысле… Я ж не могу никому сказать: валяй, спи…