Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— А теперь, — переходя на английский, сказал он, — поеду выполню пару поручений любимой мамочки. Через полчаса буду ждать тебя у Куинни.

Махнув рукой, Ги направил мотоцикл по запруженной машинами улице в сторону британского посольства. Роберта проводила взглядом лавировавшую среди автомобилей фигуру и потянула на себя дверь, сбоку от которой, в стеклянной витрине, висело огромное, в лиловых тонах, полотно. Художник попытался изобразить на нем то ли стиральную машину, то ли привидевшийся ночью дурной сон. «Мазня, — решила Роберта, скользнув глазами по мешанине красок. — У меня все-таки выходит лучше». С этой мыслью она вошла.

Полы в небольшой галерее были устланы коврами, на стенах вплотную друг к другу висели картины, причем большая их часть явно принадлежала кисти автора лилового шедевра в витрине либо его последователей. Любовался ими один-единственный посетитель, мужчина лет пятидесяти в пальто с воротником из норки и в великолепной фетровой шляпе. Владелец галереи, узнать которого можно было по красной гвоздике в петлице и усталому, но в то же время какому-то хищному выражению на тонком, несколько разочарованном лице, стоял рядом. Руки его нервно подрагивали, как бы готовые вцепиться мертвой хваткой в посетителя, если он вздумает уйти, либо протянуть ему незаполненный чек, где тот волен сам указать справедливую сумму.

На своем лучшем французском Роберта представилась месье Патрини, и тот, безукоризненно строя английские фразы, довольно бесцеремонно ответил:

— Да-да. Раймон полагает, в вас что-то такое есть. Воспользуйтесь этим мольбертом.

Отойдя футов десять в сторону, Патрини слегка нахмурился, как поступил бы человек, вспомнивший после обеда, что одно из блюд было явно не на высоте. Роберта достала из портфеля первую акварель, закрепила ее на мольберте. Взгляд владельца галереи равнодушно скользнул по рисунку; выглядел Патрини так, будто соус оказался слишком жирным, а форель добиралась из Нормандии до Парижа подозрительно долго. Он не проронил ни слова, только губы его едва заметно скривились, как бы от с трудом скрываемой боли. Расценив гримасу как призыв продолжать, Роберта вынула из портфеля второй лист. Минут через пять она заметила, что мужчина в фетровой шляпе, отчаявшись, видимо, по достоинству оценить висевшие на стенах полотна, приблизился за ее спиной к мольберту. Роберта так пристально следила за лицом Патрини, что на посетителя просто не обращала внимания.

Губы владельца галереи сложились аккуратным сердечком.

— Вот, — сказала Роберта, переполненная огорчением от очевидного провала. — Это все.

— М-м-м… Гм-м-м… Э-э-э… — Голос Патрини звучал так низко, что она испугалась: вдруг мэтр произнес по-французски неизвестное ей слово? Однако тут же на отличном английском прозвучало: — В этом есть обещание. Только спрятано оно очень уж глубоко.

— Извините меня, дорогой друг, — вмешался мужчина в фетровой шляпе. — В этом есть нечто куда большее. — Судя по выговору, он мог всю жизнь прожить в Оксфорде, хотя являлся, вне всяких сомнений, французом. — Дорогая леди, — мужчина снял шляпу, и Роберта увидела аккуратную, серо-стального цвета щетку волос, — не согласились бы вы разместить свои рисунки так, чтобы я имел возможность рассмотреть их все, изучить без спешки?

Пораженная, Роберта перевела взгляд на Патрини; ее нижняя челюсть немного отвисла, и, спохватившись, она закрыла рот столь энергично, что явственно расслышала стук зубов.

— Мой дорогой барон, — лицо Патрини мгновенно преобразила ослепительная улыбка, — позвольте представить вам моего юного американского друга и обладательницу удивительного таланта мисс Роберту Джеймс. Мисс Джеймс, перед вами барон Уммузеедер.

Так, во всяком случае, прозвучало для уха Роберты, имя мужчины. В глубине души она в который уже раз прокляла свою неспособность разобраться хотя бы во французских именах.

— Я очень рада, — вежливо улыбаясь седовласому барону, ответила она. Голос ее при этом был на октаву выше обычного.

Подхватив с мольберта стопку акварелей, Роберта принялась торопливо расставлять их прямо на полу у стены. С неожиданной резвостью к ней на помощь пришел Патрини, и через пару минут галерея превратилась в персональную выставку. Шутка ли — восемь месяцев упорного труда!

В зале воцарилась полная тишина. Барон, заложив руки за спину, неторопливо двигался вдоль стены, надолго останавливаясь перед одними листами и быстро минуя другие. Время от времени он одобрительно кивал. Патрини скромно стоял у окна, спиной к залу, глядя на бесконечный поток машин, наполнявших приглушенным рокотом моторов уютное помещение, пол которого был покрыт толстым ковром.