Ганс Фаллада - Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

– Ах, чертов Григоляйт! – сердито сказал он.

Он был очень зол на Григоляйта, который так и не забрал свой чемодан.

Хергезель уже несколько раз продлевал срок хранения.

– По-моему, – сказал он, – Григоляйта давно посадили. Иначе бы мы что-нибудь о нем услышали.

– Если он сидит, – упрямо сказала она, – то по нашей вине. Мы его подвели.

– Трудель! – с досадой воскликнул он. – Ну что за ерунда! Не смей даже думать об этом! Мы с тобой в заговорщики не годимся. И приняли единственно правильное решение – бросить все это.

– Да, – с горечью сказала она, – зато мы годимся в мокрые курицы, в трусы! Ты говоришь, Клаусу не пришлось бы идти в гитлерюгенд. Но даже если и так, даже если он мог бы уважать и любить своих родителей – что мы для этого сделали? Что мы сделали ради лучшего будущего? Ничего!

– Не все способны играть в заговорщиков, Трудель!

– Верно. Но можно ведь делать и другое. Если уж такой человек, как мой бывший свекор, Отто Квангель… – Она осеклась.

– А что такое с Квангелем? Что ты о нем знаешь?

– Нет, лучше не стану говорить. Вдобавок я ему обещала. Но если уж старый человек вроде Отто Квангеля работает против этого государства, то, по-моему, нам стыдно сидеть дома сложа руки!

– Но что мы можем сделать, Трудель? Ничего! Подумай, какая власть в руках у Гитлера, а мы-то с тобой – вообще ничто! И сделать ничего не можем!

– Если все будут думать, как ты, Карл, Гитлер навсегда останется у власти. Кто-то должен начать бороться против него.

– Но мы-то что можем?

– Что? Да всё! Можем писать призывы и развешивать на деревьях! Ты работаешь на химическом заводе, как электрик бываешь во всех цехах. Тебе достаточно немного повернуть один-единственный вентиль, ослабить болт на каком-нибудь станке – и результат многодневных трудов пойдет насмарку. Если так поступишь ты и еще несколько сотен других людей, Гитлеру туго придется с военной техникой.

– Да, а во второй раз меня бы сцапали за шкирку и казнили!

– Вот о чем я и говорю: мы трусы. Думаем лишь о том, что будет с нами, а не о том, что происходит с другими. Пойми, Карли, ты освобожден от службы в вермахте. Но если б тебе пришлось стать солдатом, твоя жизнь тоже каждый день висела бы на волоске, и ты бы даже считал, что это в порядке вещей.

– Ах, в армии я бы тоже подыскал тепленькое местечко!

– И позволил другим умирать вместо тебя! Да, все так, как я говорю. Мы трусы, ни на что не годные трусы!

– Окаянная лестница! – рассердился он. – Если б не выкидыш, мы бы счастливо жили дальше!

– Нет, какое же это счастье, оно ненастоящее, Карли! Когда я носила Клауса, я все время невольно думала, что станется с нашим мальчиком. И мне было невыносимо, что он будет вскидывать руку в «хайль Гитлер!» и носить коричневую рубашку. А когда праздновали очередную победу, он бы видел, как его родители покорно вывешивают флаг со свастикой, и знал, что мы лжецы. Что ж, хотя бы без этого обойдемся. Не надо было нам заводить Клауса, Карли!

Некоторое время он шел рядом с нею в мрачном молчании. Они уже повернули обратно, но не видели ни озера, ни леса.

В конце концов он спросил:

– Значит, ты вправду считаешь, мы должны начать что-нибудь такое? Мне нужно что-то устроить на заводе?

– Конечно. Мы должны что-то делать, Карли, чтоб не пришлось сгорать со стыда.

На минуту-другую он задумался, потом сказал:

– Ничего не могу поделать, Трудель, но я не способен представить себе, как шныряю по заводу и порчу машины, это не для меня.

– Так подумай, чтó для тебя! Наверняка что-нибудь придумаешь. Пусть и не сию минуту.

– А ты придумала, что будешь делать?

– Да, – сказала она. – Я знаю одну еврейку, которая прячется. Ее должны были депортировать. Но она у плохих людей и каждый день боится предательства. Я заберу ее к нам.

– Нет! Нет. Только не это, Трудель! За нами со всех сторон подсматривают, и все тотчас обнаружится. Вдобавок продуктовые карточки! У нее наверняка их нет! На наши две карточки нам еще одного человека не прокормить!

– Разве? Разве мы не можем немного поголодать, чтобы спасти человека от гибели? Ах, Карли, если так, Гитлеру и вправду легко. Если так, мы все и вправду просто дерьмо, и поделом нам!

– Но ее же увидят! В нашей крошечной квартире никого не спрячешь. Нет, я этого не позволю.

– Не думаю, Карли, что нуждаюсь в твоем позволении. Квартира настолько же моя, насколько твоя.

Спор перешел в ссору – первую настоящую ссору за все время их семейной жизни. Трудель сказала, что просто приведет домой эту женщину, пока Карл на работе, а он объявил, что немедля вышвырнет ее из квартиры.