Ганс Фаллада - Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

И над всем этим рык Пралля:

– Сюда этого мерзавца! Он у нас попляшет!

Первым успокоился комиссар Эшерих.

– Можно вас на минуточку, господин обергруппенфюрер? Осмелюсь предложить для начала провести небольшой обыск в квартире этого Квангеля.

– Но зачем такие хлопоты, Эшерих? Этот тип, чего доброго, и сбежать может!

– Из клетки теперь никто не сбежит! А вдруг мы найдем в квартире явные улики, от которых не отопрешься? Это избавит нас от лишней работы! Сейчас самое время! Когда ни он, ни его семья еще знать не знают, что он у нас на подозрении…

– Все ж таки куда проще медленно, без спешки тянуть из мужика кишки, пока не признается. Впрочем, как хотите: давайте арестуем и жену! Но предупреждаю, Эшерих, если этот тип примется тут безобразничать, бросится в пилораму и все такое, вам опять не поздоровится! Я хочу увидеть, как этого малого повесят!

– И увидите! Я прикажу глаз не спускать с этого Квангеля. Работа продолжается, господа, пока мы не вернемся… думаю, примерно через час…

После ухода Отто Квангеля Анна погрузилась в удрученные размышления, однако ненадолго: вскоре ее аж подбросило от испуга. Она ощупала одеяло, но открыток не нашла. Задумалась, но не могла припомнить, чтобы Отто брал открытки с собой. Нет, напротив, она была теперь совершенно уверена, что рассчитывала сама унести их из дома, завтра или послезавтра, – так они договорились.

Значит, открытки где-то в квартире. И она, то в жару, то в холодном поту, принимается за поиски. Всю квартиру вверх дном переворачивает, ищет в белье, залезает под кровать. Дышит тяжело, порой садится на край кровати, вконец обессиленная. Кутается в одеяло, глядит в пространство перед собой, забыв об открытках. Но тотчас стряхивает забытье и возобновляет поиски.

Так проходят часы, и вдруг – звонок в дверь. Она замирает. Звонок? Кто бы это мог быть? Кому она понадобилась?

Она снова тонет в горячечном забытьи, из которого ее выводит второй звонок. На сей раз долгий, пронзительный, требовательный. Вот уже и кулаками в дверь молотят. Кричат:

– Открывайте! Полиция! Открывайте немедленно!

Анна Квангель улыбается и с улыбкой ложится в постель, тщательно подоткнув одеяло. Пусть звонят и орут! Она болеет и открывать не обязана. Пусть приходят в другой раз или когда Отто будет дома. Она не откроет.

Снова звонки, крики, стук…

Вот кретины! Будто она из-за этого пойдет открывать! Да пропади они все пропадом!

В тяжелом жару она не думает ни о пропавших открытках, ни об опасности, которую означает этот визит полиции. Только радуется, что больна и потому может не открывать.

И вот они, разумеется, уже в комнате, пять не то шесть человек, – вызвали слесаря или отперли дверь отмычкой. Цепочку им резать не пришлось, из-за болезни она после ухода Отто не вставала и на цепочку не заперлась. Как назло сегодня, обычно-то у них всегда закрыто на цепочку.

– Ваше имя Анна Квангель? Жена сменного мастера Отто Квангеля?

– Да, сударь. Уже двадцать восемь лет.

– Почему не открывали на звонки и на стук?

– Я больна, сударь. Грипп у меня!

– Нечего тут комедию ломать! – орет толстяк в черном мундире. – Больная-притворнáя! Симулянтка!

Комиссар Эшерих жестом успокаивает начальника. Ребенку видно, что женщина вправду больна. И пожалуй, даже к лучшему, что больна: в горячке многие болтают лишнее. Его люди начинают обыскивать квартиру, а комиссар снова оборачивается к женщине. Берет ее горячую руку, участливо говорит:

– Госпожа Квангель, у меня для вас, к сожалению, неприятное известие…

Он делает паузу.

– Да? – спрашивает женщина, но вовсе не испуганно.

– Мне пришлось арестовать вашего мужа.

Женщина улыбается. Анна Квангель только улыбается. С улыбкой качает головой и говорит:

– Нет, сударь, не рассказывайте мне сказки! Отто никто не арестует, он порядочный человек. – Она наклоняется к комиссару, шепчет: – Знаете, сударь, что я думаю? Все это просто сон. У меня ведь жар. Грипп, сказал доктор, а в сильном жару чего только не приснится. Вот и это все тоже сон: вы, черный толстяк и вон тот господин у комода, что роется в моем белье. Нет, сударь, Отто не арестован, это просто сон.

Комиссар Эшерих тоже шепотом отвечает:

– Госпожа Квангель, теперь вам снятся и открытки. Вы же знаете про открытки, которые постоянно писал ваш муж?

Однако жар не настолько спутал мысли Анны Квангель, чтобы она не насторожилась при слове «открытки». Она вздрагивает. Секунду взгляд, устремленный на комиссара, совершенно ясен и бдителен. Потом она, снова улыбаясь, качает головой: