Арне Гарборг - Усталые люди

Она (восклицая). Возможно-ли? Неужели вы действительно были в Париже? О, расскажите, расскажите… О, вы, счастливый человек, действительно побывавший в Париже!

Я. Рассказать о Париже? Тс… Там масса улиц и некоторые из них очень длинны. Некоторые из них также очень широки с аллеями по бокам; их называют бульварами.

Она. Да, и затем там такое множество больших блестящих магазинов с шелками и золотом, и брильянтами… настоящими, неподдельными брильянтами.

Я. О, да, великолепно! А потом там еще есть широкая площадь с обелиском и большими фигурами из камня; и много других широких площадей; а потом – Сена.

Она. Да, Сена! Как она должно быть величественна!

Я. По меньшей мере раза в четыре шире Акера и по меньшей мере раз в восемь его грязнее.

Она (с разочарованием). Грязнее?..

Я. Ужасна! Изжелта-зеленая… Да, Париж восхитителен. Я надеюсь еще не раз побывать там и, главным образом, для того, чтобы посмотреть на прелестные дамские костюмы.

Она (нерешительно). Как так?

Я. Да. Такие, действительно изящные костюмы, видите-ли… действуют прямо-таки, как какая-нибудь музыкальная пьеса; там все ритм, гармония, грация; они хватают за сердце, как благозвучный, грациозный, безумно-увлекательный аккорд… Чистота, нежность, изящество, деликатность и, черт возьми! Я не нахожу слов! Но это прелестно. Конечно, и изящный мужской костюм тоже, слава Богу, иногда встречается; но мужские костюмы всегда были и останутся лишенными всякой поэзии; женское тело с его мягкими линиями и гармоничной округленностью представляет собой совершенно иной, гораздо более благодарный материал для композиции, чем прямолинейная, суровая мужская фигура.

Пауза.

Я (продолжая). Но зато ужасно возвращаться домой.

Она (несколько едко). Да, мы ведь тут, дома, не умеем одеваться.

Я. Нет… несмотря на все мое почтение! Здешния дамы этого не умеют. Хотя, уже у нас в Бергене, в этом отношении много лучше… Да, вы, вероятно, не знаете, что я из Бергена, так как теперь я говорю совершенно чистым наречием Христиании… Да, да, избави меня Бог! Конечно, есть счастливые исключения, но вообще здесь ничего не видишь, кроме самого грубого извращения портнихами всего, что носит имя ритма и формы. Я думаю, что оттого-то и не могу я никак основательно влюбиться здесь, дома.

Она. Конечно, нет, раз вы смотрите только на платье…

Я. Только на платье!.. Боже мой! Так съездите в Париж и попробуйте тогда, вернувшись домой, сказать таким-же тоном: «только на платье!»

Она. Нет, я хотела сказать…

Я. Мы, вообще говоря, довольно неприятные варвары. Мы – янки. Единственно, что оставалось нам от старого поклонения красоте, единственно отрадное и изящное, что было у нас здесь, среди наших ледяных гор, это красота наших женщин… Но теперь, разумеется, и ее надо по-боку. Байковые платья, нормальная обувь, нормальный покрой, наивозможно безобразный; это практично и здорово, говорят эмансипированные женщины… и нравственно, прибавляют проповедники аскетизма; это не наводит мужчин на греховные помыслы, а тогда и вообще нет более греха. Ах, черт возьми!.. Это вечное мещанство! Разумеется, женщины скоро остригут себе и волосы, ради удобства и пользы с одной стороны, и еще потому, что длинные, красивые волосы так опасно романтичны; потом наступит день, когда женщинам будет запрещено носить перчатки, потому что белые красивые руки также могут вскружить голову мужчине; наконец, будут запрещены и всякие духи; не нравственнее-ли и не натуральнее-ли пахнуть потом, чем фиалками?

Она (с некоторою неловкостью). Ах, вы хотели-было…

Я. Да, да, извините! Так. О чем-же собирался я вам рассказать?

Она. Вы сказали, что так ужасно возвращаться домой.

Я. Ах, да. Да, с истинным ужасом бродишь по этим пустым, безмолвным улицам с их доисторической мостовой и безыскусственными кучами лошадиного навоза… Еще раз простите!.. А сами-то сограждане? Эти долговязые, косматые малые, проходящие по улице, раскачиваясь и размахивая руками, в своих до лоску вытертых панталонах и сомнительной чистоты сорочках, с небритыми бородами и широкими, перекошенными лицами, точно они никогда не знавали радости и веселья… уф!.. Они идут так медленно и с таким унылым видом, подгибая колена, широким ленивым шагом, словно не ждут ничего приятного в том месте, куда они отправляются; это отражается на всей их внешности. Затем добираешься до Карла Иоганна и наталкиваешься на львов; да… да, Господи Боже! (Пожимаю плечами). Мещанский, мещанский город! Неряшливое платье, по-нескольку дней не бритые бороды! Нет строгой красоты, которая ждала-бы этих молодцов! Иногда они производят такое впечатление, как будто-бы они забыли даже помыться. Да и на кой черт мыться здесь, в этом городе? Кое-когда, правда, встретишь какого-нибудь барина в цилиндре, в перчатках, с претензией на изящество во всей своей внешности; но… их так мало. Все время, сидя в экипаже с кучером на козлах, похожим на проповедника, я говорил самому себе: в следующий раз ты сойдешь на берег в Арендале или Лаурвике для того, чтобы не быть до такой степени застигнутым врасплох по возвращении в эту возлюбленную столицу.